Я обязана как минимум всё вернуть, как было. Иначе… что?! Как возможно жить дальше с этой невыносимой мыслью? О том, что я – ничуть не лучше, чем мой отец.
– Прости, Эва. В этот раз я не могу помочь. Проси, что угодно. Сама знаешь, я всё для тебя сделаю, в меру своих сил и возможностей. Но только не это. Невозможно.
Удушающее чувство от невидимой руки, не позволяющей свободно вдохнуть-выдохнуть, давящей до такой степени, будто безжалостно ломающей мне шею, – лишь усиливается. Перед глазами начинают меркнуть, весь мир вокруг превращается в крутящуюся злополучную карусель. Сидеть самостоятельно тоже уже не получается. Мне приходится заставить себя двигаться, упереться спиной в кухонный стол, чтобы сохранить хоть какое-то подобие того, что я не совсем падаю. Если не морально, то хотя бы физически. А телефон всё равно выпадает из моей руки.
– И, Эва… Послушай меня пожалуйста, внимательно. Не принимай скоропалительных решений. Просто отпусти. Как есть. Ты ни в чём не виновата. Ты всё правильно сделала. Не твои это грехи. Их. Пусть сами их расхлёбывают. Ты не заслужила барахтаться во всём этом. Только не ты. Я помню, советы ни к чему, ты их не любишь, всегда поступаешь по-своему, а из всех девушек, что я встречал, разумнее тебя не бывает. Но… – произносит Тео. – Я тебя очень прошу: не сжигай себя, чтобы согреть других. Не надо.
Это точно не всё. Но дальнейшее я не слышу. Слишком далеко от меня гаджет, а в ушах шумит всё резче и резче.
Затем и вовсе приступ становится настолько сильным, непреодолимым – сильнее возможностей моего истощённого организма, что меня банально отключает…
В себя прихожу от звука всё того же телефона. Он разрывается входящим, очевидно, далеко не первым и даже не вторым или третьим, а первая моя мысль, когда я концентрируюсь на этом: не брать и дальше, вообще отключить. Но стоит заметить имя того, кто хочет со мной поговорить, обозначенное на экране, как этот мой план тоже терпит крах. Рука сама собой тянется.
– Ох, милая, наконец-то я до тебя дозвонилась! – доносится громкое от Марии. – Уже и не знала, что думать! Всё гадала, как ты там, моя хорошая?! Твой отец сказал, что всё в порядке, когда я с ним в последний раз разговаривала. Но я не знаю что ли? – переходит на неприкрытое ворчание. – Если б всё в самом деле хорошо было, как раньше, не расселил бы нас с тобой по разным местам, – негодует. – Сослал меня в охотничий дом, а где ты сама, вообще не говорит, как будто это какая-нибудь государственная тайна… – заканчивает с сердитым недовольством, замолкает, но ненадолго, а через короткую паузу резко меняет свою тональность: – С Днём рождения, солнышко!..
Далее, как из рога изобилия, сыплются пожелания в самых лучших её переживательных традициях, с теплом и радушием – всё то, что невольно греет мою душу, хотя по большей части совсем не трогает мозг, ведь не впервые слышу нечто подобное, почти всё наизусть и так, без напоминания вслух, знаю. Всё её голос. Ласковый. Полный искреннего волнительного трепета. Тот самый, из моего детства, когда она читала мне сказки на ночь и крепко-крепко обнимала всегда, когда маленькая-я нуждалась в чём-то подобном.
Да, с Днём рождения, Эвелин…
Какой заслужила, такой и день!
Но, конечно же, все эти свои попутные мысли я оставляю при себе. Заставляю себя не только подняться на ноги, размять затёкшие мышцы, пока слушаю весёлое щебетание Марии, но и даже по-настоящему улыбнуться себя призываю. Исключительно для неё. Она же меня прекрасно знает, чутко всё чувствует. Не хочу, чтобы она ощутила возможную фальшь и лицемерие с моей стороны. Ведь ко всему прочему, пока мы с ней болтаем весь последующий час, я точно понимаю, чернота происходящего её не коснулась, не понимает она до конца, что происходит с нашей семьёй в реальности. И лучше бы, чтобы так оно и оставалось. В её-то возрасте и с завидной частотой того, насколько близко она всё к сердцу воспринимает, даже если не напрямую её касается. Не хочу снова быть виновной в том, что порчу ещё чью-нибудь жизнь.
К тому же, мне самой на пользу идёт…
По окончанию телефонного разговора обнаруживаю, что время переваливает к обеденному. Приготовленный ранним утром яблочный пирог в духовке давно остывает. Разогреваю. Готовлю к нему двойную порцию терпкого бодрящего кофе. Заставляю себя до конца проглотить. Возню с джемом откладываю на потом. Принимаю душ и тщательно собираюсь к запоздалому началу нового дня. Сидеть и страдать депрессией, а также паническими атаками на фоне нервного перевозбуждения, приводящими к обморокам – не лучший вариант, если я хочу что-либо изменить, давно пора действовать, даже если пока придётся пребывать в режиме ожидания, а никаких новых мыслей о том, как всё исправить, пока не появляется.
Начну с того, что я могу…
С испорченной рамки для фото родителей Кая, например!
Еду в тот магазин, где должна продаваться её копия, которую я когда-то нашла на просторах интернета. Благо, нужный адрес на стикере так и висит на холодильнике, с этим ориентиром никакой проблемы не возникает. Там тоже управляюсь быстро. После – немного сложнее, до фермы достаточно далеко, а я недостаточно хорошо запоминаю дорогу туда, в голове тогда было совсем иное.
Но и с этим справляюсь.
Правда, не сразу решаюсь переступить границу ворот, у которых паркуюсь – на том же месте, где и Кай, когда мы с ним бываем тут в прошлый раз. Все внутренности тугим узлом своего же свершённого предательства связывает и затягивает, а нахлынувшее волнение чувствуется слишком остро, чтобы я его игнорировала. Никак не покидает ощущение, будто не просто куда-то, по меньшей мере в священный храм прихожу, полный чужой памяти и чего-то чрезвычайно хрупкого. Если ступлю – обязательно разрушу, сама земля под моими ногами не выдержит, развернется.
Бред, конечно.
Ничего такого не случается. Последующие полчаса, пока я медленно бреду по тропам утопающей в зелени территории, заново разглядывая окрестности, попутно набираясь храбрости зайти в сам дом, где обитали последние хозяева этих просторов, нет ни единого признака того, что мне сюда нельзя или же мне тут не рады.
Наоборот.
– Ты вернулась!
Радостный вопль Лиззи разносится на всю округу, и я на него оборачиваюсь. Она несётся со стороны конюшен. Не одна. С Дори на руках. Последнее обстоятельство, учитывая дурной нрав птицы, меня немного озадачивает, уж больно она смирная, жмётся к своей хозяйке вовсе подозрительно доверчиво и охотно, но, едва шестилетка приближается, всё становится куда
