больше выводят меня из себя.
— Ну вперед, выпусти пар. Мы поговорим вечером, — дверь офиса закрывается за ним, а я так топаю ногой, что её сводит от боли.
Высокомерный, упертый, любящий покомандовать… уф!
Я шагаю к машине, но вопреки приказам отца я ещё целый час катаюсь по округе. Да, это лишь трата топлива. И да, это нерационально, так как у меня нет денег. Но я делаю это с улыбкой на лице.
Возможно, все в этом городе и выполняют приказы Нэша Дженнингса, но только не я.
Лукас
Я пробегаюсь пальцами по кроне практически столетнего дерева. Богатая темная порода говорит о том, как одно время года сменяет другое. Снег, дождь и солнце накладывают свой отпечаток на этот глубокий цвет дерева, которое вскоре станет отличительной особенностью современного дома.
Эта старая сосна вероятней всего одна из тех, что растут здесь на сотни метров вокруг. На территории более гектара располагаются пять различных строений: главный дом, от которого остается лишь только старый камин, возвышающийся подобно надгробной плите, и четыре дома поменьше, в которых скорей всего жили дети Уилсона.
Коди упирается обеими руками в наружную стену одного небольшого сооружения, от чего она сначала трещит, а после наклоняется.
— Нетрудно будет здесь всё снести.
Я киваю и провожу рукой по дереву и ржавым гвоздям.
— Всё равно неудобно это забирать.
— Банк продает только землю. Считай, что мы делаем им одолжение, — он проводит тыльной стороной ладони по лбу, убирая тем самым свои мокрые темные волосы. — Если не заберем, то всё это окажется на свалке. А так, по крайней мере, мы используем это.
Я пожимаю плечами и протискиваю плоскую часть лома между досками. Деревянные планки потемневшие от времени, но меня интересуют лишь вертикальные бруски за ними. Коди занимается тем же самым, избавляется от плохого и ненужного дерева. Мы работаем в полной тишине до тех пор, пока с нас не льет пот, и мы не краснеем от солнца и жары.
Когда от постройки ничего не остается, я перехожу к груде камней, которая когда-то была пристройкой.
— Пригодного материала осталось не так много.
— И отлично, черт побери. Здесь жарко как в аду, — он отбрасывает лом в сторону и загружает в пикап первое хорошее бревно из всех нами приготовленных. — Аккуратней, — его глаза расширяются в насмешке. — Старик Уилсон может наблюдать за нами.
Я с трудом опускаю бревно в грузовик, пытаясь избежать огромных заноз размером с карандаш.
— Думал, ты сказал, что это собственность банка.
Он улыбается и швыряет в кузов несколько реек, поднимая пыль и грязь.
— Я говорю сейчас о том Уилсоне, что уже умер, — он стряхивает перчатки и прежде чем засмеяться издает пугающе-призрачный звук «Ууууу».
— Имеешь в виду призрака? — я пытаюсь добавить юмора в интонацию, но с треском проваливаюсь.
— Ага… точно. Ты здесь несколько месяцев и еще не знаком с историей Пэйсона, — он кидает целую охапку реек и тяжело дыша прислоняется к заднему борту. — Уилсоны — одна из семей-основателей, они поселились здесь в 1880 году или даже раньше.
Я слушаю и лишь едва занимаюсь сортировкой и погрузкой дерева.
— Ходят слухи, что старик Уилсон был очень строг к сыновьям и частенько брался за кнут.
Голова гудит, и в глазах темнеет.
— Однажды после очередного наказания они ворвались в спальню родителей, пока те спали, — он переводит взгляд на каменную трубу главного дома, — это там… и перерезали глотку отцу.
Я прислоняюсь к грузовику. Коди, кажется, не замечает, или же он думает, что я слишком вымотан. А может и то, и другое. Плюс эта жара.
— В его собственной кровати. Смотрели, как он истекает кровью рядом с их матерью.
Я фокусируюсь на дереве, изучая каждый витиеватый изгиб, пытаясь таким образом не терять связь с настоящим и бороться с серой дымкой перед глазами. Я закрываю глаза, вытираю пот с лица, надеясь, что именно в этом причина размытости предметов вокруг.
Только не сейчас. Пожалуйста, только не приступ.
— Они закопали его тело где-то здесь, на этом участке. Когда люди начали разбираться, семья сказала, что на него напал горный лев. Их мать унесла эту тайну с собой в могилу, не предав своих сыновей, — он снова ухмыляется, а звук его ботинок, ступающих в грязь, выдергивает меня из предобморочного состояния. — Говорят, крики их матери до сих пор раздаются здесь по ночам.
Я теряю равновесие и борт грузовика захлопывается.
Темнота перед глазами.
— Эй, приятель, ты в порядке?
Я стараюсь найти Коди в этой темноте, его руки на моих плечах и обеспокоенное выражение лица в шаге от меня.
Я отключаюсь, но лишь на секунду.
— Всё хорошо, да — я делаю шаг назад и стираю пот с лица, — жарко, только и всего.
— Чувак, чёрт, жуть! — он смотрит на моё лицо, — твои глаза, они… — он переводит взгляд на них. — За секунду ты изменился в лице, а глаза… — он ухмыляется, а затем смеётся. — О, я понял, — он толкает меня и качает головой. — Чертовски смешно, придурок.
— Ха-ха. Я просто прикалывался, — я лезу в кабину за водой.
Вена на шее бешено пульсирует, я кое-как восстанавливаю дыхание.
Почти. Почти. К счастью, приступ был слишком коротким, и всё удается объяснить. Если я отключусь на глазах у Коди, он узнает мою тайну. Я не могу этого допустить и потерять бдительность. Это будет настоящим провалом. Нельзя допустить подобное ещё раз. Если они узнают, кто я и что наделал, шансы остаться здесь станут равны нулю.
Он подходит к пассажирскому сиденью и садится внутрь, смеясь.
— Напомни мне никогда не травить байки про приведения при тебе, отморозок!
Отморозок. Если бы он только знал, насколько прав.
Шайен
Господи, как же угнетает этот дом.
Я стою в дверном проеме моей бывшей комнаты. Всё кажется таким крошечным. Думаю, лучший строитель в городе мог бы построить себе дом и побольше. Едва я вхожу и сажусь на кровать, как меня накрывает чувство вины, которое душит даже больше, чем стены этой комнаты.
Отец никогда отсюда не уедет, это первый и единственный дом, в котором он жил с мамой. Они построили его после свадьбы, здесь же вырастили меня с братом, и именно здесь, буквально в соседней комнате, мама сделала свой последний вдох.
Я откидываюсь на двуспальную кровать и ударяюсь при этом об изголовье.
— Ауч, твою-то… — я тру пульсирующую черепушку и обращаю внимание на белые шторы на петельках и розовую плетеную мебель. — И вот
