заклад, она еще достаточно молода, чтобы жить после всего этого дерьма.
— Ты шутишь, да?
Безымянный наклоняется и бормочет:
— Я достаточно умен, чтобы не освобождать отродье Катерины, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
Игнорируя его, я киваю подбородком в сторону Софии.
— Привет. Все в порядке. Может быть, мы, э-э… может быть, мы что-нибудь придумаем.
Ее глаза встречаются с моими, и в них вспыхивает что-то, чего я никогда не видел. Что-то, чертовски похожее на надежду.
Дверь с грохотом распахивается, и она подпрыгивает.
Все лампы включаются одновременно, заставляя каждого из нас прищуриться.
— Вот этот, — говорит Катерина из открытого дверного проема, указывая на клетку, где сидим мы с Безымянным.
Кто-то стоит в коридоре, но я не вижу ничего, кроме обуви.
— Я очень старалась с этим парнем. Он чем-то напоминает мне Питомца, поэтому я держалась, думая, что есть надежда. Боюсь, месяцы тщательной оценки только доказали, что он совсем не похож на Питомца. Где-то глубоко внутри чего-то не хватает.
Она смотрит на парня рядом со мной, хмурясь, и мои глаза сужаются.
— Сердце. Вот в чем дело. У него нет сердца, и я не могу установить связь. Боюсь, пришло время назвать вещи своими именами и перераспределить его.
И Безымянный, блядь, подмигивает мне.
Я качаю головой, мои губы приподнимаются. Хитрый сукин сын.
Думаю, это один из способов выбраться.
— Ты ведь знаешь, куда тебя распределят, верно?
Его глаза темнеют, но так же быстро, как появляется тень, она рассеивается.
— Я ни за что не позволю этому зайти так далеко. Просто нужно одной ногой выйти за дверь, чувак. Одной ногой за дверь.
Я поворачиваюсь к Катерине как раз в тот момент, когда она тянется вперед, к мужчине, скрытому из виду. Ее взгляд опускается, пока она разглаживает его галстук, растягивая материал достаточно, чтобы я мог видеть бронзу. Я прищуриваюсь, беспокойство разливается в животе. Чертовски странно наблюдать, как она прикасается к кому-либо так интимно — особенно когда он прикасается к ней в ответ, поглаживая ее руку тыльной стороной пальцев.
Наконец, таинственный человек появляется в поле зрения. Я никогда не видел его раньше, но сразу узнаю, кто он. Я ежедневно слышу его имя по крайней мере от одного из здешних взрослых.
Мерфи.
Он высокий и одет в коричневый костюм. Я понятия не имею, что это за костюм, но я воровал у достаточно богатых людей, чтобы знать, что он чертовски модный. Его волосы зачесаны набок, ботинки начищены, и держится он так, будто он управляет гораздо более масштабной операцией, чем эта подпольная деятельность. Держу пари, все, к чему он прикасается, превращается в золото.
— Срань господня, — бормочет Безымянный, оценивая богатство Мерфи, совсем как я. — Он. Я хочу быть им, когда выберусь отсюда.
— За самыми красивыми глазами,
скрывать тайны глубже и темнее, чем таинственное море.
— YLD
Кусая щеку изнутри, я иду рядом с Адамом. Его шаги быстрые, и я бы отстала, если бы не его рука на моей талии, направляющая мой шаг.
Я не могу перестать думать о его разговоре с Феликсом. Зашифрованные файлы. Прослушивание чьих-то разговоров. Сдираю с него гребаную кожу. Дрожь пробегает по мне каждый раз, когда глубокий голос Адама мягко повторяет это в моей голове, и я хочу, чтобы это вызывало дрожь, а не тепло.
Я теряю бдительность. Думаю, может быть, моя сестра действительно ушла по собственному желанию и ей просто нужно немного побыть одной. Теперь, когда я здесь, это не так уж невозможно. Теперь, когда я увидела, на что женщины готовы. Теперь, когда я испытала странную и магнетическую привлекательность этого мира. Или, как Обри назвала это: эффект Мэтьюзз.
Но факт таков: я до сих пор почти ничего не знаю об этих братьях.
Об Адаме.
Смотрю на него искоса, без каких-либо попыток скрыть свое любопытство. Он не оборачивается на меня, продолжая идти по коридору, но его пальцы впиваются в мою талию, как будто он чувствует, что я наблюдаю за ним. Его тепло проникает через платье и плавит кожу. Снова поворачиваясь вперед, я не задумываюсь, прежде чем кладу ладонь на его руку и переплетаю свои пальцы с его. Он напрягается, но не отстраняется.
Когда он открывает дверь в подвал и ведет меня вниз по лестнице, желудок скручивается в миллион узлов. Он никогда не пускал меня в эту часть дома. Я бросаю взгляд в его сторону, но слишком темно, чтобы что-то прочесть.
Он ведет нас во вторую комнату. Задержавшись в дверях, я отпускаю его руку и позволяю ему пройти мимо меня. Он бросает взгляд в мою сторону, но ничего не говорит и не заставляет меня войти. Вместо этого он направляется к пустому металлическому столу возле колонны. Его лицо суровое, но поза расслабленная. Достаточно комфортно, чтобы предположить, что он часто бывает здесь.
Мои ноги приклеены к порогу.
Бабочки кружатся в животе, а ладони становятся липкими, что только больше меня смущает. Хотела бы я знать, были ли эти реакции от волнения или от страха. Это не должно быть первым. Не тогда, когда я знаю, что Фрэнки была здесь. Что бы она сделала, если бы наткнулась на этот поднос? Если бы она увидела половину того, что есть во мне?
Адам тянется под стол и открывает потайное отделение под ним. Достав серебряный поднос, он ставит его на поверхность стола и закрывает отделение.
Что-то скручивается внутри каждый раз, когда я смотрю на него. Я показала ему то, чего никто другой не видел. Открыла самые темные стороны себя. Сейчас кажется неестественным что-то скрывать от него.
Я складываю руки на груди, отводя взгляд.
— Адам…
Он оглядывается через плечо и приподнимает бровь.
Когда я замолкаю, он поворачивается обратно к подносу и поправляет разложенные сверху предметы. Я могу видеть только его профиль, его спина загораживает большую часть лотка, но мне не нужно подходить ближе, чтобы узнать, что находится перед ним.
— Ты что-то хочешь сказать?
Уголок его губ подергивается, но он остается сосредоточенным на текущей задаче — какой бы она ни была.
Я закрываю глаза, желая, чтобы слова, которые зреют в моей душе, вырвались на свободу. Несмотря на всё, что мне пришлось увидеть, больно и горько спрашивать у него то, что мне нужно. Я не знаю, как это скажется на
