что мы с тобой в одной камере сидели, когда меня арестовали? — спрашиваю, совладав с эмоциями.
Его взгляд становится хмурым, сосредоточенным.
— Нет… Так это тебя избитого среди ночи в камеру закинули?
Киваю и пальцем указываю на шрам на брови.
— Пометили, — смеюсь. — Чтобы не забывал, в зеркало глядя.
— Ты так на Настю похож, — произносит он с отрешенной полуулыбкой. — Глаза черные, как у Асмановых, а в остальном — копия Насти. Сердце у тебя открытое, Камиль. Поэтому ему всегда больно.
— Хватит обо мне, — обрываю его грубее, чем следует. — Скажи лучше, сам за что взят был?
— Копал. Почву прощупывал, что собой Адель представляет, Глеб, Азиз. У Риммы не вышло тебя на свет вывести, но не сдаваться же теперь. Ну и загребли с какими-то типами. А выйдя, узнал, что накануне… Римма убита была.
— Мной убита.
Он опять отмалчивается.
— Почему сразу за наследством не пришел?
— Надо было ее родителей оповестить, с похоронами разобраться, с документами. Промотался. Как освободился, сразу же вернулся. Только не за наследством. Я, Камиль, не бедствую. Шеф-поваром в хорошем ресторане работаю. Долю в клубе Римма обманом получила. Она твоя по праву.
— Выручка с клубной доли покруче зарплаты шеф-повара. Братишке моему лишней не будет.
— Камиль… Ее родители знают, кого обвиняют в убийстве их дочери. Думаешь, я сейчас в завидном положении? Один неверный шаг — и они решат, что мы действовали сообща.
— Так скажи им правду, что двадцать пять лет назад ты бросил меня в детском доме, я вырос бандюганом и шлепнул их дочурку. Если тебя только это беспокоит. Да и потом, ты же как-то собираешься объяснять им покупку моей квартиры. Не ясно только, нахрена она тебе сдалась?
— К корням вернуться решил. Свою продал, сюда перебраться хочу. Глядишь, с Наилем снова сдружусь, помогу ему с рестораном.
— Заодно ко мне на свиданки ходить будешь, — хмыкаю, усмехаясь, и встаю с кресла.
В баре наливаю себе еще. Двойную порцию. Проглатываю, сжимаю челюсти и перевариваю все, что он рассказал. Что-то не сходится. Асманов не может отказаться от наследства сына. Только совершеннолетний наследник имеет право на отказ. Значит, пока Тимуру не исполнится восемнадцать, его клубной долей никто не может распоряжаться.
— Тебя допрашивал следователь? — задаю вопрос, не оборачиваясь.
— Да, два раза.
Черт! Он из-за следака хочет дельце с отказом от наследства провернуть. Если долю получит, то нас заподозрят в сговоре. За свою шкуру боится? Вряд ли. В его глазах жизни нет. А пацана старики вырастят. Тогда зачем? Ответ только один: наследство — прямое доказательство убийства. Это моя дорога за решетку.
— И что ты ему сказал? — интересуюсь, по-прежнему стоя к нему спиной.
— Поведал ему о срывах Риммы, о том, как из петли ее вытаскивал, как желудок промывал, когда таблеток наглоталась.
Оборачиваюсь с ощущением холодного липкого пота на спине. Ермакова была дурой, но не суицидницей. Она рассчитывала, что ствол не заряжен, или что я вовремя ее остановлю. Не хотела она умирать. Роскошная свободная жизнь влекла. Хищный азарт.
— Ты врешь, — проговариваю.
— Следователь мне поверил, — спокойно отвечает он. — И в то, что при нашей последней встрече она грозилась мне самоубийством из твоего пистолета, чтобы обоим сразу отомстить. Разозлился он. Ведь твой адвокат теперь на этом защиту строит. Ты не сядешь, Камиль. Ты будешь оправдан. Женишься. Уедешь, куда захочешь. А я тут за Ромкой приглядывать буду. Настя же просила.
Охренеть! У Асманова включились мозги? В другой раз отказался бы от его помощи, но сейчас только о своей девочке думаю. Не должна она быть женой заключенного, ждать меня, ночами в подушку рыдать. И убегать не должна.
— Ладно, — киваю согласно. — Брат решит вопрос с наследством. Полгода еще не прошло. Сделает все четко, будто у Риммы не было никакой законной доли. Но у меня условие. Я никогда ничего не беру даром. Не люблю быть обязанным. Я отменяю сделку купли-продажи квартиры. Когда все закончится, дарственную на братишку напишу. Вам сейчас жить есть где?
— Мы комнату сняли. Но Роман предложил тут пожить.
— Хорошо. У Артура отличная няня. Заодно за Тимуром присмотрит. А ты своими делами займись. С дядей Наилем вроде встретиться хотел?
Асманов воодушевляется:
— Рәхмәт, улым!
— Не за что, — отвечаю, беру куртку и направляюсь к двери. По-хорошему пожать бы ему хоть руку. Но гребаная гордость не позволяет. Медсестричку надо. Она умеет из меня что-то хорошее вытаскивать, затаенное светлое обнажать. — Увидимся!
Созваниваюсь с Азизом узнать, где они. Хочу прямо сейчас к своей девочке. Обрадовать ее, поцеловать, к себе прижать, вдохнуть ее запах, услышать голос. Такой успокаивающий…
— Мы у вас, брат, — сообщает Азиз. — Сестре плохо стало. Попросила домой вернуть.
— Что случилось?! — Выскакиваю на улицу и бросаюсь к машине. — Почему плохо?!
— Говорит, не позавтракала. Голова закружилась. Ты не волнуйся. Я рядом.
— А Надежда Васильевна?
— Настя настояла домой ее завезти.
— Сейчас как она? — Завожу машину, выруливаю со двора.
— Тебе лучше приехать. Ты только не гони. Она в комнате. Думаю, спит.
— Думаешь?! Проверь!
Азиз ворчит, но слышно, как шлепает по паркету.
— Лежит на кровати, — шепчет в трубку.
Швыряю телефон на сиденье и на всех скоростях несусь домой. Еще мне не хватало, чтобы моя девочка заболела накануне свадьбы. Или снова из-за какой-нибудь дряни издергалась. Вокруг меня хватит сволочей, которые с радостью ее отравят.
Ворвавшись в квартиру, тут же хватаю Азиза за грудки и пригвождаю к стене.
— С кем вы встречались? — цежу ему в лицо.
Он испуганно хлопает глазами:
— Ни с кем, брат, клянусь! Она в туалет пошла, и там ей плохо стало…
Выталкиваю его из квартиры:
— Уйди с глаз!
Захлопнув дверь, шагаю в комнату.
Медсестричка сидит на кровати, держа подаренное мной кольцо на ладони. Бледная, истощенная, какая-то безжизненная. Поднимает на меня взгляд, полный страдания, и едва слышно озвучивает самые страшные для меня слова:
— Я передумала. Я хочу расстаться, Камиль…
Ася
Удар.
Толчок.
Я слышу, как собственное сердце стучит о грудную клетку. Остальные звуки меркнут. Мир теряет краски, очертания, смысл. Камиль растворяется в медленно сгущающемся тумане. Исчезает. Стирается. Между нами расползается трещина. Бездонная и сквозная. Она раскалывает наши мечты, в пробившуюся пропасть безжалостно сбрасывая окровавленные осколки, от которых тело ломает ноющей болью.
Камиль делает шаг вперед, и мои глаза застилают слезы. Мучительно смотреть на него, произнося эти убийственные слова, мучительно дышать, даже думать. Это похороны, и никак иначе.
— Не самая удачная шутка, — говорит он, приближаясь.
Звон в ушах становится все
