Спасайся! Просто забудь меня.
— Угум! — кивает он и набирает другой номер.
— Камиль, отпусти меня.
Уголок его рта снова приподнимается:
— Девушка, оформите заказ… Да-да, по тому же адресу. Организуйте все красиво: фрукты, вино, свечи. И добавьте клубнику и сливки.
— Ты что задумал? — бормочу я, поджимая пальцы на ногах под его испепеляющим взглядом.
— Взбодрить тебя собираюсь. Заставлю немного пострадать, чтобы мозги на место встали. — Камиль убирает телефон на тумбочку, залезает на кровать, с двух сторон от меня прогибая матрас, нависает надо мной и изучает меня взглядом. — Передумала, говоришь? — Берет кольцо и снова надевает на мой палец, без пощады садня кожу. — Поздно, девочка. Я же сказал, мы уже семья.
— Камиль, освободи меня, — всхлипываю я, не в силах терпеть одеревеневшее состояние. Тело будто не родное, зато все чувствительные точки оголились, на каждое его движение реагируют. — Мне больно.
Он азартно скалится:
— Это же прекрасно. — Опускается к моей шее, едва касается губами, наносит обжигающие поцелуи, будоража и содрогая меня. Чуть прикусывает и снова целует. Подбирается к уху, разгоняя по мне мурашки, и шепчет: — Потому что трезво ты мыслишь, только когда тебе больно…
— Ты чудовище, Камиль, — произношу, задыхаясь от нахлынувших чувств. — Бессердечное, кровожадное, бесстыдное… — Выгибаюсь от его ласк, прикрыв глаза и прикусив губу. Не отпустит. На цепь посадит, в клетке запрет, в темнице заточит, но не отпустит. — Необузданное… — шепчу с придыханием. — Алчное… Бессовестное… Мое любимое… Чудовище…
Камиль
Она может называть меня кем угодно. Чем грубее ее слова, тем сильнее я завожусь. А от мысли, как нелепо она пыталась отшить меня, и вовсе факелом вспыхиваю. Смешная, наивная, безрассудная. Решила, ляпнет мне какую-то бредятину — и я поведусь? Нет, девочка! Нельзя ворваться в мою жизнь, научить любить, а потом, хлопнув дверью, уйти. Поздно. Но твои дикие выходки сносят мне крышу. Так что можешь продолжать и дальше чудить. В пределах разумного. А я с удовольствием буду тебя наказывать.
Ночь. Утро. День. Вечер. Снова ночь… Я готов целую вечность пытать ее нежной, сладкой страстью. Иссушать, терзать, сжигать. Воскрешать и снова мучить. Изводить, чтобы на стены лезла.
Притормаживаю себя лишь на вторые сутки, когда моя медсестричка мирно посапывает на моей груди, и не думая просыпаться. Тормошить бесполезно: совсем из сил выбилась. Поэтому ограничиваюсь поцелуем и позволяю ей отдохнуть. Плотно задергиваю шторы, чтобы ей не мешал дневной свет, тихо выхожу из комнаты и прикрываю дверь. Включив мобилу, обнаруживаю не один десяток пропущенных звонков, но перезваниваю только брату. Он в бешенстве.
— Ты чем два дня занимался?! — рычит без приветствия. — Я что, один нас из задницы доставать должен?!
— Ты же мечтал стать главой. Что не так? Непосильная ноша?
Он вздыхает, и я представляю, как закатывает глаза.
— Короче, показаний твоего отца мало. Следак спелся с прокурором. Первое слушание назначено на послезавтра. Они собираются просить восемнадцать лет строгача.
— Послезавтра я не могу. Женюсь, — отвечаю спокойно, шарясь в кухонных шкафах в поисках кофе.
— Камиль, ты меня слышишь?! Тебе восемнадцать лет светит!
— Брат, у нас был уговор, — напоминаю я. — Ты обещал, что мне ничего не будет. Учти, если меня загребут, я всех за собой потащу.
— Мать твою! — рявкает он. — Очнись! Совсем поплыл из-за юбки!
— Я повторяю, послезавтра не могу.
— Камиль, это не званый ужин, который можно пропустить. Это судебное заседание, а ты обвиняемый!
— Моя защита — твоя забота. Скажи лучше, как там ситуевины с Глебом и Фарой?
— Не лучше, — ворчит он. — Но мои ребята пробили, в каком отеле торчит Фарик. Черт с тобой, рискну, притащу его тушку тебе. Надеюсь, ты слово сдержишь. Если на нем хоть одна царапина будет, Шаман мою виллу с землей сравняет, а всех нас похоронит под ее обломками.
— Отправь сюда Азиза. Я приеду минут через сорок. Пусть Фарика припудрят к моему приезду.
— М-да… Камиль, я тебя предупреждал, что эта твоя Асенька до добра не доведет. Просил же избавиться от нее.
— Еще раз попросишь — просилку оторву. Выбирай слова, когда говоришь о моей женщине.
Слышу, как он цокает языком, звучно выдыхает и натянуто процеживает:
— Приезжай.
Странно, но после всего пережитого я больше не напрягаюсь из-за будущего. Верю, что справлюсь. И эту веру во мне моя девочка зародила.
Варю ей кофе, принимаю душ, кормлю Маркизу, одеваюсь и, пока жду Азиза, просто стою в дверном проеме комнаты, любуюсь спящей медсестричкой. Никто не смеет причинять ей боль. Никто не смеет ей угрожать, запугивать. Никто не смеет прикасаться к ней. Никто, кроме меня. Это моя девочка, моя невеста, моя будущая жена. Моя жизнь. Мое дыхание. Обидеть ее — значит нажить себе серьезного врага. Против отца, против брата, против любого мегакрутого мафиози выступлю. Даже против самого дьявола.
Черт, как же она красива! Так и манит, соблазнительно положив одну руку на свой плоский живот, вторую у головы. Завораживает мерно поднимающейся с каждым вздохом грудью, разомкнувшимися губами, румянцем на щеках, растрепавшимися по подушке волосами.
Интересно, что ей снится? Видит ли она меня в своих снах? Наше будущее? Или она видит только кошмары, которые не дают нам покоя наяву?
Звонок домофона отвлекает меня от созерцания этой неземной красоты, и я встречаю приехавшего Азиза четким наказом:
— Когда поссать идешь, медсестричку с собой берешь. Понял?
— Брат, ну как так? — теряется он.
— Терпи тогда! Последний шанс, Азиз. Не подведи. Она спит, не тревожь ее по пустякам. Я постараюсь не задерживаться.
Он кивает, провожая меня каким-то затравленным взглядом.
Зима уже полноправно занимает свое законное место. Снег не тает. С каждым днем сильнее замораживая землю. Тяжело ее копать в это время года. Надо лопату покрепче, хорошо наточенную, с добротным черенком. Иначе в лесу заночуешь, пока яму выроешь.
По пути на виллу я заезжаю в садовый магазин, беру лучшую лопату и со спокойной совестью еду к брату. Он вместе с парой своих ребят ждет меня в гараже. Встретив у дверей, сует мне мой ствол и напоминает:
— Камиль, я надеюсь на твое благоразумие.
Я проверяю патронник, убеждаюсь, что заряжен, и едва улыбаюсь:
— А я на благоразумие Фары.
Обхожу его и выпрямляюсь перед связанным парнем. Он усажен на стул со спинкой. Полностью обездвижен тугими веревками. На голове непроницаемый мешок. Не дергается, хоть и слышит нас.
Киваю парням, и с него снимают мешок. Минуту Фара морщится, фокусирует зрение, пытается разглядеть нас. Наконец устремляет взгляд только на меня. Пасть его скотчем
