что разрушаю чужую.
Мое сердцебиение замирает. Я шатаюсь, хватаясь за стойку, чтобы не упасть.
Я не могу так поступить с ним. Я не могу причинить ему боль. Он уже пережил потерю, и все, что я делаю, ― это веду к новой, потому что в конце концов мое сердце откажет, как сердце моей матери.
Я не позволю Чарли пройти через это.
Только не снова.
Из меня вырывается рыдание, глубокое, как будто моя душа разрывается на мелкие куски.
Я должна положить этому конец.
Я должна покончить со всем этим.
Чарли
― Ты собираешься сегодня в город? ― спрашивает Руби, лежа на кровати.
― Да. ― Я сажусь на стул и натягиваю сапоги. Солнечный свет проникает через открытые двери балкона. ― Мы с Фордом навестим Стида. Потом мы поедем в Дир-Лодж, чтобы передать жеребенка покупателю с выставки скота.
― О. ― Ее взгляд опускается на одеяло. ― Передай ему от меня прощальный привет.
― Ты хочешь попрощаться? ― Я ненавижу себя за то, что продаю жеребенка, которого она полюбила, но за него уже заплатили. Черт, я хочу оставить его и пусть она назовет его, как хочет.
Она качает головой.
― Нет. Это слишком сложно.
Почесав рукой бороду, я зеваю, сожалея, что кофе еще не готов.
Хотел бы я провести еще два часа в постели с Руби.
Вчера, когда я вернулся домой из оврага грязный как черт, меня ждало самое лучшее приветствие в моей жизни. Руби бросилась в мои объятия, осыпая меня поцелуями, и я не успел вымолвить даже слова, как мы рухнули в постель.
И снова мы пропустили восход солнца. И я так и не смог сказать ей, что люблю ее.
Но я готов. Руби заслуживает того, чтобы все было сделано правильно, а значит, нужно придумать, как сказать это сегодня.
Свидание. Танцы. Цветы. Никаких больше проволочек.
Я поднимаю на нее свой взгляд. Она смотрит в ответ серьезными голубыми глазами, подтянув стройные ноги к груди. Ее волосы растрепаны, длинные розово-золотистые пряди обрамляют лицо, делая ее еще более великолепной, чем обычно.
Я встаю со стула и сажусь рядом с ней, проводя рукой по изящному изгибу ее плеча.
― Подсолнух, ты в порядке?
Она на секунду встречает мой взгляд, затем отворачивается к балкону, нахмурив лоб.
― Я в порядке, Чарли. Не беспокойся обо мне.
Я хмурюсь. Под ее глазами все еще лежат тени, оставшиеся с прошлой ночи, а солнечного сияния в них нет. Мне не нравится, когда она грустит. Это убивает меня.
― Эй. ― Я целую ее сладкие губы и притягиваю к себе. ― Сегодня мы постараемся встретить рассвет.
Ее глаза наполняются слезами.
― Малышка, что я такого сказал? ― Мой большой палец смахивает одинокую слезинку, которая скатывается по щеке.
― Ничего. ― Вдохнув, она выдавливает из себя слабую улыбку. ― Тебя не будет весь день?
Я провожу рукой по ее волосам.
― Если Форд добьется своего, то да.
Затем я ругаюсь, увидев время на часах на прикроватной тумбочке. Я опаздываю. Встав, я хватаю бумажник и ключи и направляюсь к двери. Голос Руби останавливает меня.
― Чарли?
― В чем дело, дорогая? ― говорю я.
― Я буду скучать по тебе. ― Она улыбается сквозь слезы.
Усмехаясь, я возвращаюсь к кровати.
― Возьми выходной, ― говорю я ей, проводя пальцем по изгибу ее покрасневшей скулы. ― Я хочу, чтобы ты лежала в постели, когда я вернусь домой.
Опустив длинные ресницы, она рисует сердечко на покрывале.
― Да. Может быть.
Я целую ее в последний раз, затем беру шляпу и иду на встречу с Фордом.
Мы провели в городе пять часов. Отдали жеребенка Руби, загрузили грузовик припасами, поболтали со Стидом в онкологическом центре. Наконец, около четырех часов дня, мы отправились в обратный путь на ранчо.
Позже, чем мне хотелось бы.
Узел в моей груди не ослабевает с тех пор, как я расстался с Руби. Мне не по себе, когда она остается одна, и все, чего я хочу, ― это вернуться к ней. Наш разговор не выходит у меня из головы весь день. Мне не понравилось то, что я увидел на ее лице, хотя прочитать это было чертовски трудно.
Форд зевает, сидя на пассажирском сиденье, и ищет бейсбольный матч по радио.
― Слушай, я просто говорю, что если «Уайт Сокс» не нужна драма, то им следовало бы обменять Хэма Джеффриса. Этот ублюдок не смог бы попасть в мяч, даже если бы я его подал мягко.
Я фыркаю. Хотя Форд ушел из высшей лиги, это не мешает ему отпускать свои красочные комментарии по поводу всего, что имеет отношение к бейсболу.
Я провожу рукой по волосам.
― Что ты думаешь о Стиде?
Форд пожимает плечами.
― Думаю, он как всегда раздражительный.
― Он принимает хорошие лекарства. Он нас еще переживет.
― Кстати, о лекарствах… ― Форд поворачивается и смотрит на меня. ― Что с Руби? Она рассказала тебе что с ней?
Я перевожу взгляд на него.
― Что с ней?
Форд бросает на меня взгляд «не будь идиотом».
― Таблетки, которые она принимает. Только не говори, что ты их не видел.
― У нее анемия.
― Она так сказала?
― Я ей верю.
― Тогда почему она их прячет?
― Она этого не делает.
― Ты когда-нибудь видел, как она их принимает? Видел этикетку? ― требует он.
Я хмурюсь.
― К чему ты клонишь?
Он издает звук разочарования.
― Я не считал тебя идиотом, Чарли.
Я напрягаюсь, костяшки моих пальцев на руле белеют. Мне не нравится то, на что намекает мой брат. Мне не нравится, что мое сердце пропускает несколько сотен ударов при мысли о том, что с Руби что-то не так.
― Ты пытаешься вывести меня из себя, Форд? ― Я рычу.
― Я пытаюсь защитить тебя. ― Грузовик подпрыгивает, когда мы проезжаем мимо ржавого ограждения для скота Вулфингтонов. ― Что ты знаешь об этой девушке?
Мой взгляд жесткий, непреклонный.
― Я знаю достаточно.
Я знаю, что она любит цветы и то, как моя рука ложится на ее поясницу. Ее любимый цвет ― сиреневый, а не фиолетовый, ее второе имя ― Джейн, и каждое утро она ест овсянку и поет в душе. Она пахнет солнцем и землей, и это мой
