А противостоять их общему желанию у нее сил больше не достанет. И если сегодня она сдастся, то он каждую ночь станет ходить в ее комнату через окно, а она прислушиваться к любому шороху, которыми был наполнен этот чужой для нее дом, страшась прислуги, Ляны или Шамрая.
Уже ночью, когда Милана и правда забралась в кровать, увернулась, как в кокон, в одеяло, выключила свет, чтобы не привлекать ненужными признаками бодрствования того, кто может быть снаружи, то даже ненадолго провалилась в дрему, очень надеясь, что Назару хватит ума не ломиться к ней. Тем более, если явится поздно.
Но в этом она ошиблась. Он приехал и правда в первом часу, уставший и почему-то раздраженный. Идентифицировать причину этого раздражения не выходило, но бесил сам факт, что весь день приходилось заниматься тем, чем ему не хотелось заниматься, и о чем Милане не расскажешь, потому что тут чем меньше знаешь, тем лучше. Впервые в жизни он испытывал смутное чувство стыда за активную деятельность, что они развели с дядей Стахом и что была очень и очень далека от законности. И поняла бы она его — оставалось загадкой, ответа на которую он вовсе не хотел находить.
Хотел ее. Как и накануне — отчаянно. Так, что, очутившись во дворе, бросил машину у ворот, чтобы никого не перебудить, и не заходя домой — все равно мать думает, что он в отъезде — ломанулся к Миланкиному балкону, на ходу сорвав еще несколько роз. Вот только на сей раз наткнулся на запертую дверь и очумел окончательно.
Несколько секунд Назар пытался вглядываться в темноту комнаты, но за занавеской — ничего не видел. А когда стало ясно, что Милана вовсе не поджидает его у окошка, как положено порядочной принцессе в замке дракона, он негромко постучал в стекло и дернул ручку.
Не помогло.
Спит?
Наверное, спит. Он тут дышать без нее не может в этом розовом мареве, а она спать легла.
Назар постучал чуть громче и дольше, но этот стук так неожиданно громко разнесся в ночном воздухе сонной усадьбы, что он и сам испугался возникшего шума. Оглянулся вокруг себя, глубоко вдохнул, отчего ноздри его тревожно дернулись. И замер, вдруг осознав.
Не в том дело, что спит. Просто не хочет. Вчера не хотела, сегодня — тоже. Даже не пускает его, идиота. Назар судорожно сглотнул, сдвинулся к окну, снова пытаясь заглянуть внутрь, и медленно осел, сжимая в руке чертовы бутоны, которые, зараза, так сильно пахли после вечернего полива. Влажные даже. Он долбанулся затылком о стену и прошептал:
— Милана, Милана…
Так он и сидел, может, десять минут, а может, полчаса, когда балконная дверь все же тихонько открылась и появилась Милана, закутанная в одеяло, немного похожая на привидение в лунном свете. Кинула на пол подушку, ткнула в него палец с острым маникюром.
— Даже не думай заходить в комнату! — сердито прошипела она и снова скрылась за дверью.
Но ненадолго. Почти сразу вернулась с двумя чашками горячего чая, которые сунула ему в руки, устроилась на подушке у него под боком и укрыла их обоих одеялом.
— Все-таки обиделась? — мрачно спросил Назар, не поднимая глаз.
— Не мели чепухи! — буркнула она. — Уж лучше и правда в гостинице, чем здесь. Ты сам не понимаешь?!
— Не понимаю.
— Я считаю неправильным превращать этот дом — в дом свиданий, — резко сказала она.
— А в трейлере на обочине — было нормально?
Ее лицо исказилось злой гримасой, она с силой толкнула его в грудь, отчего расплескался чай, и вскочила на ноги, ринувшись к двери.
— Милана, стой! — прозвучало громче, чем следовало в оглушительной тишине ночи, и черт его знает, куда там летели чашки и одеяло, но еще через секунду он стоял за ее спиной и, крепко обхватив, прижимал к своей груди, уткнувшись носом в волосы и зажмурившись.
— Прости меня, — взволнованно зазвучал его голос. — Я никогда не… я не знаю, почему так сказал, Милан… Дерьмово вышло… совсем дерьмово. Не уходи, ну… пожалуйста.
— Отпусти, — дернула она плечами.
— Не пущу. Ты уйдешь и дверь закроешь, а я не могу так.
Милана снова попыталась вырваться, но Назар заграбастал ее всю, еще теснее прижал к себе и прошептал:
— Не надо. Ну что мне сделать, а? Чего хочешь, то и сделаю, только посиди со мной. Я не буду тебя донимать больше, вообще пальцем не трону, поделом мне.
— Просто. Отпусти.
Его пальцы тут же разжались, и он свесил руки вдоль тела. Секунду еще опалял ее затылок горячим дыханием, а уже через мгновение отступил на один шаг, давая ей пространство.
— Как скажешь, — прошептал он.
Она сразу же повернулась к нему, поеживаясь от свежего воздуха.
— Ты можешь считать это глупостью, прихотью, чем угодно. Но лучше и правда в трейлере, хоть в поле, лишь бы знать, что там — мы свободны делать что угодно. И слушать друг друга, а не скрип половиц за дверью.
Назар сглотнул, не отрывая от нее горящего взгляда, и медленно ей кивнул. Потом так же тихо, как до этого, проговорил:
— Прости. Я думал, что ты из-за мамы и потому что я сегодня уехал, а мы договаривались… Я больше не стану… так думать.
— Поэтому сядь и жди! — велела она. — А я пойду еще чаю принесу. Холодно.
Совсем ненадолго он завис, глядя, как колыхнулась за ней занавеска. Она исчезла с балкона, будто и не было. А между тем, была. Вот постельное. Вот — рассыпанные розы. Вот разлитый кипяток, успевший уже остыть и пропитать ткань.
Назар тяжело вздохнул и наклонился, чтобы привести в порядок их ложе под звездами. Взбил подушки, перевернул одеяло так, чтобы влажные фрагменты не дотрагивались до кожи. Цветы поставил в графин. Пахли они все-таки одуряюще.
И ждал. Ждал до тех пор, пока она снова не появилась на балконе. По выражению лица — не поймешь, злится или нет. Но по тому, как подрагивали пальцы, когда она передавала ему чашки — его и свою, чтобы подержал, он
