Без слов общаться можно.
Без слов самые важные диалоги, и взволнованно-радостный голос мамы в динамике звучит фоном, неосознаваемым.
Не понимаю.
Не верю.
И переспрашиваю растерянно:
— Что?!
— У Димки появилась реакция на свет, Данька…
Мама кричит, говорит взахлеб, подобно Ветке, рассказывает подробности, смеется, плачет и снова торопливо говорит, уверяет, что теперь все точно будет хорошо.
Будет.
Я улыбаюсь, и за слезы мне первый раз не стыдно, без разницы, что их видит удивленный и замолчавший на полуслове Петр Васильевич, плевать на оборачивающихся прохожих и их жадное любопытство.
Я поздороваюсь с Петром Васильевичем, представлюсь, скажу спасибо за все, что он сделал, но сначала остановлюсь в шаге от Кирилла, посмотрю и, сделав последний шаг, встану на носочки, чтобы обхватить за шею и прошептать тихо, только для него:
— А Димка из комы выходит. Ты его вытащил…
[1] Zločinná nedbalost (чеш.) — преступная халатность
[2] To je hloupé (чеш.) — это глупость.
[3] «Leb' deine Träume» (нем.) — «Живи своими мечтами», песня немецкой поп-рок группы Luxuslärm.
Эпилог
Полтора года спустя.
Январь, 9
Да здравствует наш деканат, самый гуманный деканат в мире!
Только они готовы и рады поставить экзамен по терапии на первое число после официального завершения новогодних праздников.
На понедельник.
На полвосьмого утра.
И, добираясь по темноте, сквозь метель и сугробы, до двадцать третьей больницы, я о-о-очень добрым словом помянула их всех. Если у Святой инквизиции возникнут вдруг трудности с кадровым составом, то я буду всегда готова предоставить им работников, достойных постоянного места без испытательного срока и места на доске почёта.
Обращайтесь.
И скажите: в чем заключается синдром Морганьи-Адамса-Стокса?
По мелко исписанному с двух сторон листу формата А4 я задумчиво стучу ручкой, обвожу взглядом аудиторию.
Холодную.
Пустую.
Слишком просторную для тринадцати человек и Лилит.
Высоченные потолки, и туфли Лилианы Арсентьевны, что расхаживает между рядами и кутается в темный павловопосадский платок, гулко выводят свою тихую песню, дополняют завывание ветра за окном, что задувает в щели.
Хороводит искрящиеся снежинки в свете желтого фонаря за огромными окнами от почти самого пола до потолка. Они, окна, частично затянуты коркой льда, покрыты сказочными узорами, и рассматривать их гораздо интересней, чем вспоминать про синдром МАС.
Про него упоминали на последней лекции перед Новым годом, но… мне было не до того, не слушала я в тот день первый раз за весь семестр Кузьмича, которого угораздило быть не только завкафедрой, но и обладать поистине вредным характером, редкой злопамятностью и идеальной памятью на лица, что всегда обеспечивала стопроцентную посещаемость его лекций.
И про МАС, как один из синдромов преждевременного возбуждения желудочков, он вещал привычным занудно-скрипучим голосом, предрек патетично, что стыдно не рассказать на экзамене, если спросят, пару простейших предложений.
Что ж… пару простейших предложений я пропустила.
Отвлеклась на Эля, что сидел рядом, вертелся от скуки, игрался втихую в телефоне и ныл водичку, ибо лекционный зал на последнем этаже отапливали щедро, а сто пятьдесят человек потока градус тепла за полтора часа при закрытых окнах доводили до духоты.
Тошноты.
Из-за которой еще с утра, заглянув в любимую кофейню на углу и по пути к ГУКу, я вылетела обратно на улицу, успев лишь поздороваться с Татой и вдохнуть запах кофе.
Татка, раздетая и встревоженная, выбежала следом, захватила воды и на аптеку через дорогу указала.
Послала, а я пошла.
Купила и забыла.
Протянула, перебарывая очередной приступ, сумку главному водохлебу на автомате и привычке, а Эльвин взял, сунулся рьяно за драгоценной водичкой.
И «блин» через «ять» на весь прилежно конспектирующий и молчащий поток произнесено было отчетливо.
Прочувственно.
До подавившегося словами Кузьмича, что выставил нас обоих, отправил танцевать в сторону деканата, но… Эль потащил меня в сторону туалета.
Мужского.
И пальцем у виска сквозь нервный смех пришлось крутить, отбиваться от помощи и моральной поддержки, сообщая, что от шока последние мозги некоторым отбило окончательно.
Оставлять ждать в коридоре и растягивать ожидание, забравшись на подоконник, не решаясь выйти и разглядывая тест на беременность.
Две полоски.
— Даха… — встревоженный голос Нины, кою отправили на разведку, вторил хлопнувшей двери, что на миг показала маячивших с видом новоявленных папаш Эльвина, Вано и Ромыча.
Пара закончиться успела.
И вся наша группа спуститься тоже успела.
— Эль ска…
Она осеклась, замолчала и подошла осторожно.
Заглянула и лоб наморщила.
— Это что, Красавчик папой будет?
Нина подняла на меня широко распахнутые прозрачно-голубые глаза, посмотрела и спросила удивленно.
Недоверчиво.
И я не менее недоверчиво ей кивнула:
— Ага.
— А у нас акушерство только в следующем году будет.
Она сообщила растерянно.
И я снова не менее растеряно кивнула.
Согласилась.
А Эль радостно проорал на весь корпус, что будет… папой.
Крестным.
Уточнил после подавившейся водой Женьки, поперхнувшегося бутербродам Вано и уронившей вилку Лины, обиделся на звонкий подзатыльник от Ромыча и гордо дулся весь десятиминутный перерыв.
Сиял всю вторую лекцию, на которую после публичной нотации Кузьмич нас пустил, а я пыталась… осознать, собрать разлетевшиеся бабочками мысли, сдержать улыбку и вопль ужаса одновременно, разрисовывала поля пустых страниц тетради.
Не слушала.
Этиология, клиническая картина, лечение.
Не вспоминаются.
Повторяются лишь основные причины нарушения сердечной проводимости, которые я и так написала.
Помнится атриовентрикулярная блокада.
Синдром МАС с ней точно связан.
Осталось вспомнить… или вывести на логике.
Я тяжело вздыхаю, дую на озябшие руки и, вызывавшуюся отвечать первой, Женьку провожаю тоскливым взглядом.
После нее моя очередь.
И Лилит, муштровавшая нас весь семестр и демонстративно выкидывающая в специально заведенную корзину наши истории болезни, перед этим зачитывая выразительно и едко лучшие ошибки, мне синдромы не простит.
Не поставит пятерку.
— Дарья Владимировна, — Лилит, вырисовывая в Женькиной зачетке заслуженное и ожидаемое отлично, тянется за моей, поднимает взор.
Приглашает.
И я иду на казнь.
Рассказываю без запинки, на одном дыхании про блокаду, сердечную проводимость, отвечаю по ЭКГ и анализам, и… мозг экзамен к экстренной ситуации приравнивает, подключает надпочечники с адреналином, вспоминает МАС, выпихивая в самый последний момент забытую информацию на поверхность.
- А еще какие-нибудь синдромы назвать сможешь? — Лилиана Арсентьевна откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди и смотрит с прищуром.
Валит.
Ибо не могу, но назову.
Из вредности.
Я хочу пятерку и чтоб Кирилл мной гордился.
— Вольфа-Паркинсона-Уайта, — я говорю осторожно, медленно, прощупывая почву, но Лилит молчит, ждет, и напрягать извилины приходится дальше, — еще CLC.
Лилит хмыкает, заносит ручку над раскрытой зачеткой, замирает в последний момент и вопрошает провокационно:
— Точно?
— Да, — я отвечаю уверено.
Пропускаю удар сердца, что срывается в бешеный пляс, ибо редкую в моей зачетке оценку мне выводят, протягивают торжественно самый главный документ студента, и Лилит, сбрасывая на миг суровость и строгость, тепло улыбается:
— Иди хвастайся.
Или беги.
Пусть и нельзя.
Но… на подобающий будущему врачу спокойный и чинный шаг моего терпения не хватает, нет у меня достойного поведения и благоразумия взрослого серьезного человека, отсутствует приличие.
