— Конечно, моя. Потому что тебя все устраивало. Тебе было плевать, что ты нихрена со своей бабой не можешь сделать!
Я кричала, но кто меня тут услышит? Камни, деревья и комары! Матвеев никогда меня не слушал…
— Я посылал тебя к психологу, посылал? Я сказал тебе пойти налево, сказал? И я ничего не делал? Другой бы тебя давно за дверь выставил, а я хотел, чтобы у моих детей была нормальная семья.
— Она нормальной у нас не была!
— По тебе, Слава, уже психиатр плачет. Думаешь, твой Женя будет терпеть то, что терпел я? У вас нет общих детей, а ради бабы такое терпеть — бред… Давай поговорим с тобой через год. Я забрал обоих детей. Натрахайся вдоволь. Может, тогда и мозги на место встанут.
Я рванула с себя джемпер, но Влад поймал мои руки: стиснул меня между двух прессов.
— Завтра отдашь. Комары зажрут. Иди к детям. А то твой нянь даже без усов, — намекнул он на детский советский фильм «Усатый нянь».
Я оттолкнула его и поспешила к обрыву. Плевать, как я по нему скачусь: хоть кубарем, хоть на заднице! Вся моя жизнь вдруг стала ужасной задницей.
68. Дети
Джек хотел накормить и меня, но в меня ничего не лезло. Хорошо ещё в чемодан Ярослава влез джемпер его отца, от которого у меня теперь чесалось все тело. И от папаши тоже! Хорошо ещё с языка ничего не сорвалось, когда Джек спросил, о чем мы говорили…
— Наш с тобой план остаётся в силе.
Да, на трезвую голову Матвеева больше рассчитывать не приходилось. Оставалось надеяться, что его мать не успела пока тронуться умом от обиды за единственного ребёночка.
Уложив спать детей, я уложила себя. Даже заставила закрыть глаза. Только с ушами ничего не могла сделать — в них нон-стоп прокручивались радостные детские разговоры о предстоящем возвращении в Москву. Возвращении! Я не сумела вытащить из Женечки, что посулил ей папочка, потому что в три года не имеет никакого значения, где жить. Ведь правда?
— Яся…
Джек не лёг, просто присел на кровать. Даже руки не протянул. Наверное, тело мое искрилось даже в полумраке. Я приоткрыла глаза: он по-прежнему в футболке и джинсах.
— Ложись спать.
— Не хочешь поговорить?
О чем? Сказать, что Матвеев даже не считает его конкурентом? Что в глазах моего бывшего я всего лишь мать его детей. Баба, которую можно держать рядом регулярными переводами на банковскую карту. У меня, типа, все на месте: и кожа, и рожа, только гордости нет — ни капли. Так Матвеев рассуждает? Так думал всегда? А я наивно считала, что мы с ним в браке равноправные партнеры. Что ж… Джек прав: я дура. Или скажем иначе: мне из черепашьего панциря ничегошеньки не было видно. Или так живут все? Я просто считала себя особенной? А карты? Они врут…
Не был Матвеев никогда в меня влюблён. Он вообще не знает, что такое любить. Я просто подходила ему по определенным пунктам. Или мать подсказала, какую бабу выбрать. Вот он и настаивал на нашем браке, пока я колебалась, зомбируемая собственной матерью. Теперь же ему просто-напросто влом искать новую практикантку. Да и стыдно сообщать знакомым, что его идеальный брак — фикция… А мой нынешний, что? Поход на сторону, как считает Матвеев…
Я отвернулась к окну, положила руки под щеку, надула губы. Но какой смысл дуться на судьбу? Под лежачий камень вода не течёт. Я поднимусь с рассветом, приготовлю завтрак, приведу себя в божеский вид — сейчас даже перманент не помогает: лицо как маска, чужая.
Джек молча лёг рядом. Кажется, даже не раздеваясь. Не мог же он проснуться раньше и одеться.
— Ты куда?
Он поймал меня за руку, и я нагнулась, чтобы запечатлеть на его губах утренний поцелуй. Ответного не последовало. Рот твердый, сухой.
— Завтрак приготовлю. Не иди за мной.
Он остался лежать. Не досыпать. Я спустилась в ванную умыться ледяной водой. Жаль, сердце не грелка, не наполнить его льдом перед встречей с Матвеевым. Вернее, прощанием. Оно будет жечь грудь раскаленным углем.
Боже, почему же так больно? Ведь Женька прав — в итоге дети будут со мной, а Матвеев впервые в жизни останется у разбитого корыта. Ибо нужно уменьшить амбиции и спать спокойно. Счастье — это витаминный чай не двоих, пустой, но горячий… Даже жалко Матвеева, что никогда и ни с кем он подобного не испытал. Не дай бог ему вырастить Ярослава таким же черствым сухарем… Но ведь его в моем сыне только пятьдесят процентов.
Завтрак прошёл на ура, то есть все молчали. О главном. Ярослав ел молча, чтобы избежать нагоняя. Женечка пыталась просто есть, хотя ее вилка всякий раз пролетала мимо рта, который открывался только для того, чтобы выдать какую-то ерунду о Москве. Но все молчали, не перебивали ребёнка.
— Я поеду с тобой, — выдал Джек, закинув в машину оба детских чемодана.
— Я справлюсь.
— Мне так спокойнее. Не хочу, чтобы ты в таком состоянии вела машину, — шепнул он мне на ухо, захлопывая перед носом багажник. — И я погуляю с Женей между танков, пока вы ходите в музей.
— Мы пойдём вместе.
— Нет. Она до этого музея ещё не доросла. Я там был, знаю, о чем говорю.
Он оказался прав — если кинохроника ещё как-то могла пройти мимо неё, то экспозиция битвы на Невском пятачке не могла оставить равнодушными даже взрослых. Восковые фигуры были как живые. Даже фигуры собак у раскуроченных орудий. А когда выключили свет для имитации ночного боя, я порадовалась, что со мною нет младшего ребёнка.
Ещё меня обуревали совсем нерадостные думы — у меня тоже будет не одна кровавая попытка прорвать блокаду Матвеева, но мы с Джеком победим. Где тонко, там и рвётся, ведь так? А тонкое место у Матвеева как раз дети, которых он только развлекал и понятия не имеет, как их обслуживать сутки напролёт. Бабушка Люба, кстати, тоже этого не знает. Вернуть няню не получится — ее уже передали знакомым. Найти новую — большая проблема. Сбагрить детей обратно матери куда ведь проще! Будем на это надеяться! Ну а мне нужно просто показать ему, что с новым мужем у меня все прекрасно. Это ведь будет просто сделать. Правда, Сомов?
Оба Жени гуляли по танкам. Один понизу, другая поверху… Мы тут тоже когда-то лазили. Правда, тогда танки не красили… Или мы не замечали свежей краски. Мы многое в детстве не замечали, и жилось как-то проще, а теперь везде и всегда нужно держать лицо. Даже если оно фальшивое. С накладными усами, как у Тараканища.
— Ну что? Поехали? — спросил Джек мою дочь, оставив у груди после того, как снял с пьедестала.
И моя дочь ответила, точно камнем в него метнула:
— К папе?
— К папе, — ответил Джек сквозь стиснутые зубы, спустив ее с рук.
Я молчала. Губы тряслись. Закусывание не помогало. Сейчас я несказанно радовалась, что за рулем Джек. У него внутри тоже должно все кипеть, но на помощь пришла профессиональная выдержка. А моя расплавилась на горячей сковородке, точно масло, в котором, по мнению моего бывшего муженька, я всю жизнь каталась. Не понимает, козел, каких трудов мне стоило держать марку идеальной жены. Идеальной для него, а не в моих собственных глазах. На что я потратила свою жизнь? На что?
У вокзала не припарковаться, как и в Москве. Джек скинул нас и попросил позвонить, как освобожусь. Так и сказал, а потом прикусил губу. И язык, наверное. Вот же сказанул! Освобожусь… От детей. Отвёл глаза, осознав, что сморозил.
Я держала за руку только Женечку. Ярослав шёл рядом с полными руками. Переноска с котом била его по груди. Ну и папочку, который ждал нас на перроне, она ударила тоже, но уже ниже пояса.
— А это что?
— Это не что, а кто, — ответила я грубо. — Гарфильд или Его величество Рав Четвертый, — поймала я улыбку сына.
— Может кошка остаться с тобой?
— Это кот. И ты уже оставил на меня собаку. И это кот Ярослава.
— И мой! И мой! — запрыгала у меня на руке Женечка.
Я победоносно взглянула на ее отца.
