— А что, сейчас все не на своих? — парировала она.
Он неопределенно пожал плечами.
Сонечка ощущала нарастающую неуверенность.
…Чего он тянет? Что хочет ей сказать? Не в любви же признаться! Да и не так она ему нравится… Странный он все-таки, этот Касьян, хотя и милый… Сыщик. Этим, наверное, все сказано.
— Зиночка, прелесть вы наша, — начал он нерешительно, но вдруг в лоб спросил: — Вы приходили к Кирику Успенскому? Я бы не стал вас спрашивать, но вы…
Она прервала его.
— Вы хотите сказать, что я вам солгала, скажем мягко, сказала неправду о наших с ним отношениях. — Она поняла, что он видел ее у Кирика!
— Вроде того, — откликнулся Касьян, и Сонечка вдруг явственно услышала, как со скрежетом рушатся их дружеские, шутливые отношения, наступает некая новая реальность, где царят суровость, холодность и жесткость.
…Да это допрос, ужаснулась она, почувствовав себя одинокой ветлой на юру.
— Да, я сказала неправду. Каюсь. Но у нас с Кириком слишком давние и слишком сложные отношения, чтобы о них кому-то говорить… Мы сами-то не можем разобраться. Я бы вам могла сейчас снова нагородить… Что пришла, мол, к нему заказать портрет… Видите, я говорю правду, понимая, что это фактически допрос…
Она не спросила, с чего вдруг ее надо допрашивать. Боялась.
— Допрос не так происходит, дорогая Зиночка, — усмехнулся новый Касьян, — это лишь приватная беседа, в которой я хочу выяснить, что есть правда, а что — нет.
— Я сказала все как есть, — будто оправдывалась она, превращаясь в забитую Сонечку времен бомжатника.
Это ее напугало, захотелось заплакать. Кто ее защитит? Никто. Она, ставшая известной красавицей, с деньгами и билетом в Париж, оказалась одна. Кирик ее бросил. Разаков не поможет, если… если узнает… Никто в целом свете не защитит ее! Но почему кто-то должен узнать? Когда она бежала сюда от Кирика, она решила признаться всем и во всем! И первому — Касьяну.
Потом испугалась и решила опробовать на Максе… И тот ей не поверил. Поверит ли Касьян?
И туг она передумала. Ничего она никому не скажет, а уедет в Париж. Кирик будет молчать. Будет нести в себе эту боль. Ее боль. И свою, может быть, не меньшую.
— Часть, — уточнил Касьян. — Но это потом. Теперь, Зиночка, скажите мне, почему вы рассказали историю маленькой уродинки, будто бы услышанную от нее самой?.. Ведь ее здесь не было.
…Что ему сказать? Он ведь подошел к самому-самому… Откуда? Как? Неужели Кирик? Неужели она в нем ошиблась?..
Метание Сонечки отразилось в ее глазах и на лице. Касьян жалел ее, но…
Тут Сонечка взяла себя в руки. Некому защищать? Она сама себя защитит! Нашла себе роль страдалицы! Из-за кого страдать? И она пояснила холодным тоном — как он, так и она!
— Я встретила ее у Кирика, когда он писал триптих, вы знаете? — Касьян кивнул. — Именно там, тогда, она мне все рассказала… А потом убежала, может быть, я виновата в этом… Но я жутко разозлилась на Кирика, мне показалось, что он влюблен в эту уродину!
— Правильно показалось, — откликнулся Касьян. Сонечка почувствовала, как краска заливает ей лицо, начинают гореть уши, и счастье засветилось в глазах…
Касьян смотрел на нее, как доктор на любимого больного, которому он верно поставил диагноз и берется выходить.
— Ну вот и все, — сказала она, справившись со своим волнением, — что вам еще нужно узнать? — Вопрос прозвучал сухо и официально, чего там темнить — допрос, он и есть допрос.
— Ничего мне больше узнавать не надо, — ответил он устало. — Достаточно. Только вот не понимаю, почему вы не отправились в Амстердам, когда вас звали? Почему не уехали в Париж два дня назад с первой группой?.. И вопросов бы у меня не было и… ничего бы не было. А помчались к Кирику, да еще тиранили, наверное, мальчонку Макса сегодня… Не думаю, что он осмелился бы пригласить вас на бокал шампанского или чего там… Устроили вы себе, дорогая, и мне несладкую жизнь. Зачем, объясните теперь только одно — зачем? Что вы молчите, Сонечка…
Он увидел, как вспыхнули и погасли ее блестящие, живые глаза. Она теперь стала похожа, конечно, отдаленно, на себя, Сонечку.
Глупая девчонка! Заигралась.
— Так вы знали?.. — спросила она потухшим голосом. — Зачем же вы меня расспрашивали?
— Ну как зачем? Надо было знать, насколько вы не хотите правды…
— Откуда вы узнали? — снова спросила она тем же голосом. — Наверное, Кирик вам успел позвонить! — вдруг вспыхнула она.
— Ничего Кирик мне не сообщал. Его камнем по голове бей, не скажет, — с досадой откликнулся Касьян. — Ты сама это знаешь, — перешел он вдруг на «ты». Она приняла это как должное, а может, просто не заметила.
— Знаете, мне все время хотелось рассказать обо всем… Не для того, чтобы там похвалиться или удивить, не думайте! Мне хотелось рассказать все… вам. Потому я с вами, вы, наверное, заметили, все время заигрывала и шутила. Но вот сесть и начать говорить… не могла. Я желала, хотя и боялась этого, чтобы кто-то из вас, Кирик или вы сами, догадались!
Она посмотрела на Касьяна долгим взглядом, как бы уверяя его, прося ей верить.
— И вдруг, когда вы назвали меня моим именем, мне стало страшно.
— Чего же? — живо откликнулся Касьян. Ему необходимо было, чтобы она сама рассказала о том… Это можно зачислить как добровольное признание.
— Вы же все знаете?.. — сказала Сонечка.
— Что — все? — начинал раздражаться Касьян. — Я тебя не понимаю…
— Я все вижу, — обреченно уронила она, — только признайтесь, если можно, кто вам сообщил?
— Сам додумался, — оборвал ее Касьян. — Я все-таки сыщик и обладаю кое-каким методом. И делом занимаюсь. А потом — домыслы и факты в кучу и мозги применить. Итог выскакивает, как из ружья. Кстати, ты мне очень помогла своими прыжками.
Касьян понимал, что говорит с ней в довольно резкой форме, совсем не так, как прежде. Но, видит Бог, это не потому, что она становилась подследственной, а потому, что из гордой манекенщицы Зины, девицы лет двадцати, она внезапно превратилась в семнадцатилетнюю растерянную девчонку. Сонечка наделала столько глупостей и так запуталась, что он, старший товарищ и сыщик, обязан говорить с ней жестко, как бы выговаривая.
Опустив голову, она тихо сказала:
— Касьян… — замолчала, посмотрев на него с вопросом.
— Ну что, отчество мое понадобилось? — проворчал он. — Гордианович, если очень хочешь… — И улыбнулся ей.
Не ответив на его улыбку, Соня продолжила:
— Касьян Гордианович, я Макарычу, ну, тому… В водку снотворного насыпала.
