— Знаю я и это. Мне нужно было, чтобы ты сама об этом сказала. Приставал Макарыч?
Она кивнула, на глазах выступили слезы.
— С тобой решил выпить?
Соня снова кивнула.
— Может, и закурил еще?
Кивнув, она сказала:
— Я нисколько его не пожалела, когда узнала… Можете это записать…
— Ты же видишь, что я ничего не пишу! — разозлился Касьян.
Словно не слыша его, Соня продолжала:
— И Геннадия вашего мне не жалко. Только я не виновата… Я не могу больше… Спросите у Кирика, он все знает…
Она взглянула на Касьяна, снова став Зиной, гордой манекенщицей — что-то взрослое и надменное появилось в ней.
— Вы-то все ахали и охали, какой Геннадий замечательный парень, а он был просто дрянью, вам понятно, Касьян Гордианович?
Касьяну было не по себе: все он знал и понимал! Не станет он у нее спрашивать, что у них там было. Незачем. Все и так ясно. И вообще: о мертвых либо хорошо, либо ничего…
За это время он узнал о Генке столько всякого!.. Вон как Сонечка побелела, стараясь унять дрожь. Это при воспоминании о Генке!
— Я все понимаю, Сонечка, — ответил он наконец, — и давай, дорогая моя, закончим нашу беседу. Ты мне все рассказала… Тебе надо отдохнуть, утро, как говорят, вечера мудренее…
Куда ее отправить? Одну оставлять — ни в коем случае!
И тут на авансцену вышла Ирина Андреевна. Снедаемая любопытством, она и не уходила из своей любимой кухни. Немного повздорив со своей совестью, она принялась слушать — надо же ей знать все, что творится под крышей ее Дома… Касьян стал пренебрегать ею как советчицей, или же ему неприятно, что ей перестала нравиться Зина… То, что она услышит, не узнает никто и никогда.
Ирина думала услышать одно, а услышала такое! Не тратя времени на обдумывание ситуации, она вышла из кухни и сказала бесхитростно:
— Простите меня, ради Бога, но я случайно слышала часть вашей беседы… Зиночка… Касьян может вам за меня поручиться — я в жизни своей никого не предавала…
Ей никто не отвечал, настолько неожиданным было ее вторжение; видя их замешательство, Ирина быстро закончила:
— Зиночка, пойдемте ко мне, у меня трехкомнатная квартира, и мы славно с вами устроимся. Я жутко хочу спать, вы, наверное, тоже. Договоритесь с Касьяном о встрече, и идем.
Касьян обрадовался — молодец, Ирина! Всегда она вовремя что-то придумает!
Сонечке не хотелось к ней идти… Но теперь не она хозяйка положения, надо соглашаться и молить Бога, чтобы Ирина не терзала ее беседами.
— Хорошо, идемте. — Соня повернулась к Касьяну. — Когда я вам буду нужна? — В голосе ее слышались безнадежность и печаль.
— Наверное, завтра, но я позвоню, — бодро ответил Касьян.
Женщины ушли. Касьян сидел, закрыв глаза и полностью отключившись. Потом он встал, взял плащ и собрался уйти, как за его спиной раздался крик:
— Касьян Гордеевич! Подождите, пожалуйста!..
О Боже! Ему не удастся сегодня отсюда уйти…
— Касьян Гордеевич, — выпалил запыхавшийся Макс, — вы ничего не знаете?! Зинаида сказала мне, что она — Сонька!
Недоставало ему сейчас с Максиком разбираться!..
— Сказала? Значит, так и есть. Больше сообщить тебе ничего не могу. Думай сам. Привыкай думать. Очень невредно, — спокойно посоветовал сыщик.
После того как ушла Сонечка, Кирик, повернув триптих к себе лицом, стал всматриваться в Сонечку. Ту, которая была и которой больше не будет. Казалось бы, изменилось только лицо, в лучшую, лучшайшую сторону… — и все. Ан нет. Изменилось все. Она стала другой. Ему не хотелось даже думать, что придется еще встречаться с этой…
Он смотрел на Сонечку и шептал:
— Прости меня, детка, прости, ты права, я виноват во всем…
Он был в отчаянии.
Раздался звонок, он сорвался, словно ждал… На пороге стоял Федя с таким несчастным видом, что Кирик мгновенно отрезвел.
— Что случилось, Федор?
— Сегодня пришли мальчишечки, посланники тех, кто выкупил этот дом, и приказали вытряхиваться. Если завтра утром они застанут нас здесь, выкинут с этажа. И правда выкинут! — переживал Федя. — Они такие! Что нам делать, подскажите, хоть посоветуйте чего, ведь нам троим некуда деваться!..
Кирик пробормотал, что не знает, сожалеет…
Федя еще больше помрачнел, попятился от двери, тоже бормоча: ну да, конечно, это все Зоська: «Иди, иди к художнику, он умный». Извините…
Кирик ужаснулся своей бесчеловечности. Вот так же он поступил с Сонечкой, которую — как ему это казалось — любил… Людей, пусть пьющих, нищих, каких угодно, выбрасывают на улицу, а он закроет сейчас дверь и в покое и тишине снова примется за свои рефлексии!
Падаль он, Кирик Успенский. Не зря его мало кто любит.
Он втащил Федю в квартиру.
— Подожди, Федор, подожди, дай подумать.
Тот удивленно смотрел на него: художники — психи, это точно. Однако послушно сел на стул.
Зоська прямо сказала: проси денег, у него есть. Доллары. Проси, и все тут. Плачь, на колени вставай, а достань. И бутылку.
Федя про деньги не сказал. И правильно сделал, погнал бы его этот псих взашей. Не любят богатые, когда денег просят, да еще баксов!
Кирик думал как раз о том же. Что у него есть деньги, целевые. Он собирался навестить в Филадельфии свою матушку, заодно сопроводив туда сестру с племянником — на житье.
У него остается квартира, в которой он должен оборудовать мастерскую. На это тоже нужны деньги… Короче, завтра ты, Кирик, идешь к этим настырным парням и говоришь с ними.
Четыре-пять тысяч баксов за комнату в коммуналке где-нибудь на окраине… Продашь натюрморт с селедкой и бутылкой тому американцу, который все ноет и просит продать ему «морт»…
— Вот что, Федор, — сказал он, — иди к своим ребятам и скажи, что все будет путем. Завтра, как только те придут, свистни мне. Я с ними поговорю. На улице не останетесь, обещаю. Им так и скажи, твоим.
Федя слушал недоверчиво: выставляет таким макаром его за дверь! А завтра этого Кирилла и не сыщешь. Ну что ж. Скажет он, однако, Зофье так, как велел Кирилл, пусть сама идет и проверяет. Теперь баксов нельзя просить. А бутылку?..
И Федя попросил. Кирик тут же вынес, да не какую-нибудь, а литровую «Кремлевскую». Тут Федя даже поверил в Кириллов треп насчет завтра. Наутро все сладилось, правда, за большую сумму. Нашлась комната в доме на слом. Перетащились все трое с одним рюкзаком. В «новой» комнате от старых жильцов оставалась кое-какая мебелишка. Федю поселили при кухне, в чуланчике. Все были довольны. А Кирику было почему-то не радостно, а стыдно.
Федя ушел, а Кирик снова уселся в мастерской. Но настроение изменилось. Не было тоски, поутихли рефлексии и возник какой-то позыв к работе…
