Он оглядел соседей по вагону подземки. «Эгей, ребята, а ведь я — папаша», — вертелось на языке. Они, небось, по его глазам заметили, что он особенный, не такой, как все. Но потом накатил страх: а вдруг и правда он — папочка?
Доехав до Хэмпстеда, Джек в лифт не сел, а пошел наверх по длиннющей лестнице; это самоотверженное решение напомнило ему героический подъем на башню таллиннской церкви Святого Олафа, который Джек совершил шесть лет назад. В течение многих веков башня считалась высочайшим сооружением на земле; на ней, рассказывала Кайя, КГБ установил антенны для прослушки. А что значимей в экзистенциальном плане — причинять кому-то вред или делать добро? — задумался Джек.
На самом деле, он больше навредил Милли, чем Кайе, — в плане обзаведения детьми. От ребенка вреда не бывает, разве что некоторое неудобство. В тот вечер, когда они ехали по Мейда-Вейл, он лишь чуточку превысил скорость, а вот та пожилая дама в джипе и была главной виновницей маленького происшествия, чудовищные последствия которого причинили им с женой огромный вред. Сколько добра он делал Милли! Духовно и телесно их брак крепок, он основан на любви. Он любит ее. Любит без памяти.
Что касается Кайи, если на минуту отвлечься от Яана (слишком сложный, слишком серьезный это вопрос и к тому же до конца не проясненный), особого добра он ей, пожалуй, не принес. Она знает, что он ей лгал, а для искренне любящего человека сознавать это очень тяжело. С другой стороны, почти сразу после его отъезда она переспала с кем-то еще. Даже еще не подозревая, что он сбежал, оставив ей вымышленное имя. До него это только сейчас дошло! Значит, они оба подвирали. «Лес рубят — щепки летят», — сказала бы его мать.
Вечером приедет Милли, и — хочешь не хочешь, придется давать объяснения насчет Кайи. Джек занервничал. Он сочинил целую симфонию, сотканную из неточностей или откровенной лжи, но опасался ее женской проницательности. Милл не из тех, кто довольствуется полуправдой. Он помнит, как она расспрашивала его про обручальное кольцо. В Эстонии он его снял и сунул в поясной кошелек. Трудно поверить, но после первой неудачной попытки надеть кольцо обратно он про него совершенно забыл. На второй день после приезда Джек и Милли отправились ужинать в новый шикарный тайский ресторан. Они тогда еще жили в Ричмонде. Джек ощущал себя одновременно обманщиком и победителем, но старался скрыть свои чувства.
Внезапно Милли сказала:
— А я думала, там и палец отрезают. Ан нет.
— Что-что?
— Разве в бедных странах, когда хотят стибрить кольцо, не срезают его вместе с пальцем?
Ошеломленный и униженный (растяпа, забыл напялить обратно!), он не нашелся, что ответить. Молчал и тупо смотрел на свой палец с еле видной вмятинкой, словно только что заметил отсутствие кольца.
— Гм, да-а. Вот те раз. Безобразие.
— Ты что, вместе с кольцом и сердце потерял?
— Вот черт, как ты догадалась? — Его буквально замутило. Казалось, запах острого рыбного супа обволакивал ему горло. — Если честно, мне пришлось его снять. А надеть не удается.
— А зачем было снимать?
— Из-за проклятого таллиннского рояля. Антикварная вещь, изумительное, давно забытое звучание. Этот тип решил, что кольцо может повредить дивный инструмент, его хрупкие клавиши. Я же не трехлетний малыш, который залезет на табуретку и барабанит по клавишам, говорю я ему. Но он гнул свое.
— Так ты ему и сказал? Должно быть, он прекрасно владеет английским.
— Ничего подобного. Зато у меня гигантские успехи в эстонском. Tuletikk. Rebane.
— Что это значит?
— Спички. Лиса. Самое неприятное, Милл, что после неудачной попытки надеть кольцо обратно я про него напрочь забыл. Но ничего, оно у меня в поясном кошельке, — поспешно добавил Джек, видя, что жена встревожилась не на шутку. Он знал, что кольцо безумно дорогое, хотя с виду — самое обычное золотое колечко. — Посоветуюсь с ювелиром, как-нибудь решим вопрос.
— Достаточно его просто нагреть, — сказала Милли. — И смазать вазелином.
— Надо же, как просто, — усмехнулся Джек.
И теперь, шесть лет спустя, он лежит в кабинете на диване и крутит кольцо на безымянном пальце, разглядывая крошечные царапинки на его блестящей поверхности. Вроде бы после того памятного ужина ничего нового не произошло. Такое впечатление, что жизнь состоит из множества временных прямых, мчащихся вдаль параллельно друг другу.
Джек пересмотрел все, что насочинял за предыдущую неделю. Сначала он недовольно морщился, но через две минуты настроился, и небрежно нацарапанная партитура уже звучала в ушах. Он здорово переработал свое сочинение. Получилась небольшая пьеса, примерно на полчаса; исполнять ее должна большая группа духовых, в основном, наверно, саксофоны; время от времени будут вступать ударные, а над ними всеми (беднягам придется играть пианиссимо!) будет царить барочная скрипка. Он опять восстановил хоровые партии, приписал новую строчку — прерывистый механический сигнал. И на первой странице размашисто написал название: «Жизнь как опасное путешествие»; недовольно скривился, вычеркнул «Жизнь как», сверху написал «воды» и поправил окончания. Такое заглавие больше соответствует его общему стилю, хотя Говард утверждает, что названия всех опусов Джека Миддлтона непременно напоминают что-нибудь из альбомов группы «Кинг Кримсон»[99] (пойди пойми, что именно Говард хотел этим сказать; он ведь без ума от «Кинг Кримсон»).
За остаток дня, половину которого Джек продремал, прикрывшись нотными листами, «Воды опасного путешествия» вновь превратились в произведение для хора.
Просыпаясь, он всякий раз упирался взглядом в листок с цитатой Джона Кейджа, наклеенный на стену повыше фотографии двадцатилетней давности, на которой Джек запечатлен в момент получения премии имени Эрнста фон Симменса. На листке было написано: Внимание обращай, но с объяснением не спеши; бумага пожелтела от времени, чернила выцвели — и не мудрено, он выписал и повесил цитату еще студентом.
Но совету не внял.
Да. Конечно, можно сходить в эстонское посольство; там, возможно, обнаружится, что она вообще нигде не зарегистрирована и, следовательно, является нелегальной иммигранткой; но проще всего дать ей денег. Именно этого она, видимо, и добивается. Иначе зачем было выжидать больше пяти лет, прежде чем его зацапать? На главный вопрос она так и не ответила. Возможно, он — отец. Прежде чем связывать себя какими-то обязательствами, лучше бы сделать анализ ДНК. Когда он впервые, ничего не подозревая, увидел своего — возможно — сына, отцовское чувство в нем не проснулось — вот он, самый надежный тест на свете. Ему случалось читать про подобные жульнические проделки. Даже сейчас он рассматривает вероятность своего отцовства чисто умозрительно. Он даст ей денег, какую-то сумму, не исключено, будет выплачивать регулярно, лишь бы Кайя оставила его в покое. Не важно, есть у него кровное родство с Яаном или нет.
