если вы скажите ей правду.
— Нет, — отрывисто произнес я.
— Она возненавидит вас, если узнает об этом другим способом. Время не в вашу пользу.
— Она и так меня ненавидит, так что я не вижу в этом проблемы.
— Почему вы умный во всем, но мучительно глупый, когда дело касается ее?
— Я не глупый, я реалист. Она никогда не узнает, и это мое последнее слово.
Я бросаю последний взгляд на черты своей жены, которые соперничают с чертами Спящей Красавицы.
Сэм права. Время не в мою пользу.
Каждый день — это тик, приближающий Аву к следующему приступу, который, по словам доктора Блейн, будет хуже предыдущего.
Последний обернулся ее амнезией.
Но даже если она снова забудет меня, от меня не убежать.
Я буду требовать ее снова.
И снова.
Я вырежу свое имя на ее коже так глубоко, что она будет находить меня в своих снах.
И в своих кошмарах.
Ава
— Ты выглядишь по-другому.
Я поднимаю взгляд от своего телефона, проверяя его, наверное, в миллионный раз. И нет, я совершенно не одержима или что-то подобное.
Мои глаза встречаются с мамиными, и она мягко улыбается, передавая мне миску с попкорном. С соленой карамелью — мой любимый.
Мы всегда устраивали девичники — только я, она и Ари. Часто к ним присоединяется бабушка, когда не занята тем, что ездит по миру с дедушкой в их различных гуманитарных начинаниях.
В такие вечера мы смотрим самые пошлые фильмы про девчонок или мой любимый фильм «Дневник Бриджит Джонс», сплетничая обо всем и ни о чем.
Это часто случается, когда папу задерживают на поздних встречах или мероприятиях компании. Как, например, сегодня. Иначе он не потерпел бы разлуки со своими «девочками», как он любит нас называть.
В этот раз мы поставили японскую драму по просьбе Ари. А под просьбой я подразумеваю, что она, как всегда, навязала свое мнение, и теперь нам приходится читать субтитры, потому что она отказывается смотреть фильм с английским дубляжом.
— Или ты можешь, например, выучить язык. Это позор, что большинство британцев говорят только на своем родном языке, когда на свете столько прекрасных языков, — сказала она, когда я попыталась убедить ее выбрать что-то другое.
— Я говорю на латыни и французском, большое спасибо, — сообщила я ей.
— Один из этих язык абсолютно бесполезен, а второй тоже практически бесполезен. С другой стороны, я говорю на испанском, японском, мандаринском и сейчас изучаю арабский. Ничего не хочу слушать, крестьянка, — она помахала рукой перед моим лицом.
Мама села между нами прежде, чем я успела пнуть свою сестру, и теперь мы застряли на этой японской триллерной драме, которая, в общем-то, довольно интересная.
Но Ари никогда об этом не узнает, иначе без конца будет мне об этом напоминать. Она обожает злорадствовать, и ей не хватает соревновательного духа во всем.
Она пытается украсть мою миску с попкорном, хотя на журнальном столике стоит еще одна. Мне удается отпихнуть ее, но не раньше, чем она схватит горсть, а остальное рассыплется по маме и кожаному дивану.
Илай посмотрел бы на меня со снобистским выражением лица, если бы я оставила хоть крошку на его драгоценной мебели. Однако теперь мы втроем просто смеемся, когда мы с Ари продолжаем драться за ведерко с липкой сахарной ватой.
Одна только мысль о муже, очевидно, затуманила мои чувства, потому что Ари вырывает ведерко из моей руки и вздергивает на меня брови.
Я корчу гримасу и набиваю полный рот попкорна. Прошло три недели с тех пор, как Илай разбил мой мир на кусочки, набрал мне ванну, а затем дал понять, что не хочет иметь со мной ничего эмоционального.
С тех пор процесс причинения боли и утешения продолжается. Он трахает меня до беспамятства, но не позволяет мне смотреть на него.
Он доводит меня до края в любой позе, лишь бы я не стояла к нему лицом. На столе, на четвереньках, боком сзади, облокотившись на край ванны. Однажды он застал меня за книгой и трахнул, стоя у полок.
Это было горячее, чем в моих книгах, просто, к слову.
После этого он набирает мне ванну. Всегда. Без моей просьбы. Но не присоединяется ко мне.
Он водит меня на спектакли и ужины — в основном потому, что я его заставляю. Он присоединяется ко мне, когда я иду в кинотеатр, хотя его нисколько не волнует мой вкус к фильмам. Он сопровождает меня на мероприятиях. Он приносит мне цветы на все мои выступления, которые стали столь частыми в последнее время.
Но он никогда не опускает свои стены.
Неважно, насколько глубоки и грубы его прикосновения, разум Илая все равно остается недосягаемым, как далекая галактика, которая физически недостижима.
Единственный раз, когда я чувствую, что он теряет контроль, — это когда его член вонзается в меня и сводит с ума. Но даже тогда он силен и абсолютно владеет своей решимостью. Иногда, когда я умоляю посмотреть на его лицо, мне кажется, что он вот-вот повернет меня, но он никогда этого не делает.
Я ненавижу себя за то, что не могу быть такой же холодной, как он.
Но больше всего меня бесит то, что я жажду его прикосновений, что он знает все нужные кнопки, на которые нужно нажать, чтобы я возвращалась снова и снова.
И все же каждый раз, когда он прижимает меня спиной к себе, чтобы не видеть моего лица, и каждый раз, когда он не делит со мной постель, я чувствую, как часть меня рвется по швам и отпадает с унылой окончательностью осеннего листа.
Последние несколько недель мы регулярно занимались сексом, и под регулярностью я подразумеваю каждый день. Иногда по два-три раза в день.
Но я ни разу не видела его голым. Ни разу.
Единственный раз, когда он разделся, был после того первого раза, когда мы занимались сексом, и я не могла открыть глаза, чтобы увидеть его.
Прошло три недели постоянных умопомрачительных оргазмов, которые он старается, чтобы я получала раньше его, но я не чувствую себя ближе к нему, чем раньше. По крайней мере, не на более глубоком уровне, как мне хотелось бы.
Да, наши отношения стали лучше, чем когда я очнулась в больнице. Он более сговорчив, если я «разумна», и находит время, когда я прошу.
Но этого все равно… недостаточно.
И, похоже, я прихожу к
