Я тоже хочу так же, чтобы раз и на всю жизнь…
Чтобы вот так вот бок о бок.
— Кушать будешь? — подрывается мама в вечном желании меня накормить.
— Нет, мам, не голодна пока.
— Ты с дороги устала, видать, да, доча?
— Немного.
— Ну тогда иди к себе в комнату, отдохни, а я нам ужин праздничный приготовлю, мяса запеку, как раз вчера получка была, купила, как сердце чувствовало…
Мама суетится рядом, такая родная, в домашнем платье, а я захожу в свою комнату. Окидываю взглядом.
Ничего не изменилось. Старый мишка на полке, моя игрушка родом из детства. Стол с учебниками, лампа, односпальная кровать в углу.
Словно в прошлое вернулась. Когда я была еще маленькой и проблем не знала, беззаботный ребенок, бегающий босиком по двору.
Подхожу к полке, забираю своего старенького мишку с потертым носом, и как есть в одежде заваливаюсь на кровать.
Прижимаю игрушку к груди, зарываюсь лицом в мягкий серый ворс, прикрываю глаза и лежу не двигаясь.
Постепенно солнечные лучи перестают проникать сквозь незашторенное окно, и комната погружается во мрак.
Я словно нахожусь на периферии сна и яви, когда дверь в мою комнату открывается и полоска света падает на мою постель.
Отлипаю от своего мишки и моргаю, ощущая, что реснички мокрые и слипшиеся, прищуриваюсь, так как свет бьет по глазам, очерчивая лишь силуэт того, кто замер в дверном проеме…
Моргаю раз, другой и взгляд проясняется. Мама тихонечко входит в комнату и прикрывает за собой дверь.
Свет от луны проскальзывает в комнату и развеивает темноту, поэтому я довольно хорошо вижу выражение лица, обеспокоенное, печальное.
Мама проходит к моей кровати и садится рядом. Поворачивается ко мне, замечает моего мишутку и поправляет игрушку, добродушно фыркнув.
— Маленькая моя… Ты у меня всегда была хорошей девочкой, прилежной… Вот так вот и в детстве спала, прижимая игрушку к груди, когда тебя обижали, когда думала о своих детских проблемах и переживала из-за склок с соседскими девчонками…
Улыбаюсь уголками губ. И вправду. Дом — это дом. И пока родители рядом, ты ощущаешь себя в безопасности.
Вздыхаю и мама кладет мозолистую руку мне на голову, гладит мои волосы.
— Спишь? — спрашивает шепотом.
— Нет, мам, — отвечаю охрипшим голосом.
— Знаю, — говорит тихонечко, делает паузу, накручивает мой локон на палец. Ровно так же, как в далеком детстве, — а теперь расскажи мне, дочка, что у тебя случилось.
— Мам…
— Не ври. Ты не умеешь.
Резко поворачиваюсь к маме. В таком освещении ее глаза блестят и очертания лица лишь угадываются. Обстановка располагает к тому, чтобы я действительно призналась во всем.
— Не бойся, Полечка, что бы ни приключилось, мы с отцом поддержим, не осудим, я же вижу, что гложет тебя что-то, материнское сердце не обманешь, я чувствую…
В груди начинает печь, горло сковывает спазм, и я отчего-то даже слова выдавить не могу. Плачу беззвучно, а мама проводит по моей щеке рукой, стирает слезы.
Не выдерживаю, подрываюсь, сажусь на кровати и обнимаю ее.
— Мамочка…
— По мужчине страдаешь, я правильно понимаю?
Смотрит на меня с улыбкой.
— Я когда отца твоего увидала, ни есть, ни спать не могла. Как болезнь накрыла. А он на других смотрел, меня не замечал, а потом оказалось, что решил измором взять…
Смеется и обнимает меня крепко, пальцы в мои волосы зарываются.
— Ты расскажи, доча, кто он…
— Все сложно, ма.
— Ну, ты начни с главного.
Дает отмашку, и я киваю собственным мыслям.
— Беременная я… — выговариваю, наконец.
Пауза виснет в воздухе, тягучая.
Мать отдаляет меня, заглядывает в лицо с тревогой, считывает мои эмоции.
А я хватаю ее за руку, и начинаю рассказывать обо всем. Этот груз висит на мне тяжким бременем. И с каждым словом я чувствую, как камень падает.
Признаюсь в том, в чем никому не могла признаться.
Мама же слушает молча, украдкой вытирает слезы, которые скупыми каплями стекают по щекам.
— Девочка моя… Любит он тебя, — наконец, заявляет мать, — иначе не отпустил бы. И ты его любишь. Я что, не вижу тоску в твоих глазах? И ребенок — это благодать. Так что заканчивай хандрить, доча, я праздничный ужин приготовила. Ляльку кормить нужно, а то ты вона какая худющая! Кожа да кости!
Вытираю нос тыльной стороной ладони и улыбаюсь сквозь слезы.
— Вот и умничка, — треплет меня за щеку, — я все твое любимое сварганила, а папаня из подвала вишневку достал, но тебе ни капли не дадим.
Смеется весело, заливисто и я тоже начинаю смеяться, настроение поднимается.
— Мам?
— А?
— Я тебя люблю.
Поднимается и отряхивает юбку.
— Только батю подготовить нужно, так сразу говорить не будем.
— Хорошо.
Встаю с кровати и откладываю мишку, как неожиданно вся комната озаряется ярким светом, а до слуха доходит скрежет автомобильных шин.
Звук очень непривычный для нашей местности. У нас обычно машины скрипят, и драндулеты издают глухие звуки, поэтому мама замирает на месте, а я, наоборот, быстро иду к окну и оттягиваю шторку.
Несколько черных внедорожников останавливаются у нашей калитки. С тонированными стеклами, агрессивные. С ярко горящими фарами.
Свет слепит глаза, а страх заползает в сердце. Вспоминаю ужас, перенесенный совсем недавно, когда люди Асабека похитили меня.
Руки сами накрывают живот, а темные, как сама ночь, машины с обтекаемыми хищными формами не двигаются. Из них не появляются бравые солдаты. Они будто замерли в ожидании.
Сердце отсчитывает гулкие удары, пока, наконец, дверь не открывается с пассажирской стороны, и я цепляюсь за подоконник, впиваюсь в него пальцами, опираюсь, потому что ноги слабеют.
Моргаю, чтобы прогнать видение, но оно не исчезает. Замираю на месте и прищуриваюсь, чтобы сквозь свет фар разглядеть темный силуэт.
Мужчина. Высокий. Широкоплечий. Одетый в безукоризненный костюм. С зачесанными назад смоляными прядями…
Знакомый до боли образ, впечатавшийся в мое сердце…
Мужчина приближается. Тяжелые шаги отбивают ритм моего сердца, которое оживает, и я понимаю, что все это время тосковала.
Дико. Безумно. Скучала…
А сейчас смотрю как ненормальная, впитывая в себя его образ…
С каждым шагом расстояние между нами уменьшается. Смотрю на него во все глаза, как в замедленной съемке калитка открывается, тихонечко звякает колокольчик.
Мне не нужно видеть его лицо. Воображение рисует перед глазами черты. Острые. Жесткие. С хищным носом и темным взглядом из-под смоляных бровей…
Его щетина, острые скулы и губы… порочные, сочные, по-мужски пухлые.
Эти губы пили меня до дна, погружали в пекло и лишали дыхания…
Глава 48
— Что там, Полечка? — спрашивает обеспокоенно мама.
Резко оборачиваюсь и выдыхаю:
— Он… это… он… приехал…
Сердце бьется в груди рвано. С перебоями. А я же не знаю, что делать. Бежать навстречу или закрыться в комнате и спрятаться.
Смотрю на маму и в этот самый момент слышу звонок в дверь. Секунды промедления, и я срываюсь с места и бегу к двери, чтобы отворить, чтобы увидеть его…
Но мама хватает меня за локоть, заглядывает в глаза.
— Погоди, Полина, постой… — проговаривает тихо, — пусть отец откроет, так правильно.
Моргаю. Секунда, другая и слышу поступь отца, тяжелую, он открывает дверь и… мама отпускает меня, а я вылетаю из своей комнаты и замираю.
Поднимаю голову и вижу в дверном проеме Аслана…
Сталкиваюсь с ним взглядом, его глаза темнеют, обрамленные бархатными ресницами, концентрируются на мне.
А у меня по всему телу волна дрожи проносится и какое-то помутнение. Я смотрю в его невероятные чайные глаза и не могу шевельнуться.
Взгляда отвести не могу. Насытиться им не могу! Потому что скучала, тосковала, не жила без него…
Шах стал всем. Покорил, присвоил, отравил собой и сейчас сердце бьется в груди с перебоями…
