изменил ни единой мелочи.
Но все это было не то же самое, что если бы она была всем, то это означало бы, что она… это означало бы, что я…
— Ах… — Голос Эдуардо смягчился. — Понятно.
Я не знал, что он услышал в моем молчании, но я не был готов к этому. Пока не был.
— Как продвигаются поиски генерального директора? — спросил я, резко сменив тему. Мне нужно было чем-то отвлечься от мыслей о Слоан, и вечный поиск генерального директора в Castillo Group, казалось, подходил для этого как нельзя лучше.
— Все в порядке. Совет директоров, вероятно, не примет окончательного решения до Нового года. Есть сильные разногласия по поводу того, кто из кандидатов лучше подходит на эту роль.
— Они должны выбрать тебя. — Я сказал это в шутку, потому что Эдуардо никогда не хотел быть генеральным директором, но чем больше я думал об этом, тем больше в этом было смысла. Его включили в список претендентов из вежливости, но почему бы им не выбрать его? Я видел другие имена; он с легкостью их обойдет. К тому же он не был засранцем, как девяносто процентов списка.
Он засмеялся.
— Ксавьер, ты же знаешь, что это всегда должно было быть временным соглашением. Моя жена убьет меня, если я возьмусь за это навсегда.
— Она может быть более открытой к этому, чем ты думаешь. — Жена Эдуардо была непреклонна, когда речь шла о семейном отдыхе, но она также была юристом. Она знала, как сбалансировать работу и личную жизнь, и я уверен, что Эдуардо тоже. — Ты заботишься о компании, у тебя есть знания о ней, и ты хорошо справляешься с работой. Ты помог моему отцу построить компанию такой, какая она есть сейчас. Какой кандидат со стороны сможет превзойти это?
На несколько секунд воцарилось молчание.
— Я не знаю. Это серьезное решение. Даже если я захочу, я не могу гарантировать, что совет директоров согласится на это.
— Просто подумай об этом. Наверняка совет не настаивает на этом, потому что думает, что ты этого не хочешь.
— Может быть. — Он вздохнул, в его голосе прозвучали грусть и разочарование. — Альберто как всегда ушел и оставил нас с этим бардаком, не так ли?
— Он всегда любил поиздеваться над людьми. — Я прислонился к колонне и уставился на стену старых сейфов напротив меня. Это зрелище вернуло меня в Колумбию: комната отца, письмо матери, запах старых книг и кожи во время оглашения завещания. — Знаешь, чего я не понимаю? Как и почему мой отец не заметил лазейку в своем завещании. Он не указал компанию, генеральным директором которой я должен стать, Эдуардо. Разве это похоже на Альберто Кастильо?
— Нет. По крайней мере, не на того Альберто Кастильо, которого я знал до его диагноза. Но приближающаяся смерть меняет людей, mijo. Она заставляет нас столкнуться с осознанием нашей смертности и переоценить то, что важно.
Я фыркнул. Когда дело касалось моего отца, Эдуардо всегда любил все приукрашивать.
— Что ты хочешь сказать? Что когда он лежал на смертном одре, у него вдруг изменилось мнение?
— Я хочу сказать, что в последние дни болезни у него было много времени подумать. О прошлом, о своем наследии и, прежде всего, об отношениях с тобой. — Еще одна, более тяжелая пауза, во время которой я слышал, как Эдуардо перебирает в голове слова. — Он нашел письмо твоей матери в начале года, когда приводил в порядок свои дела. Альберто хотел рассказать тебе об этом лично, но… — Он заколебался. — Вот почему я так настаивал на том, чтобы ты навестил его. Я не знал, сколько ему осталось, а некоторые вещи нужно говорить лично.
Холод пронзил меня насквозь и сдавил грудь.
— Не взваливай на меня это бремя, Эдуардо, — резко сказал я. — Ты знаешь, почему я не хотел возвращаться домой.
— Да. Я не обвиняю тебя, Ксавьер, — сказал Эдуардо, его голос был мягким. — Я просто хочу поделиться с тобой другой стороной истории. Но если уж на то пошло, твой отец не читал письмо. Оно предназначалось только для твоих глаз. Он достаточно знал Патрицию, чтобы понять, что она хотела бы именно этого. Но увидеть письмо от твоей матери… думаю, оно заставило его задуматься о том, что бы она сказала, увидев вас двоих после своей смерти. Как бы она ненавидела то, что ваши отношения развалились, и как бы разбилось её сердце, когда она бы увидела, что он обвиняет тебя в случившемся. Она любила тебя и твоего отца больше всего на свете. Ваш разрыв опустошил бы ее.
От его слов бетонная стена, которую я возвел вокруг своей груди, раскололась, ребра заныли, а горло сжалось.
— Он сам тебе это сказал или ты вложил слова в его уста?
— Пятьдесят на пятьдесят. Мы с твоим отцом дружили с детства и достаточно доверяли друг другу, поэтому ему не обязательно было озвучивать свои мысли, чтобы я их читал.
Ячейки на мгновение расплылись, а затем я проморгался.
— Отлично. Давай представим, что все, что ты сказал, правда. Какое отношение это имеет к завещанию?
— Не могу сказать точно. Он не говорил мне о том, что меняет завещание до самого конца, — признался Эдуардо. — Я не знал о новом пункте о наследовании и не знал, что буду входить в оценочную комиссию. Но ты прав, Альберто Кастильо не был человеком, который упустил бы из виду такую вопиющую лазейку, а значит, он включил ее туда специально. Я подозреваю… — На этот раз в его колебаниях прозвучал намек на осторожность. — Это был его способ одновременно протянуть оливковую ветвь и подтолкнуть тебя ближе к твоему потенциалу. Он мог легко лишить тебя наследства, если ты не будешь следовать любым его условиям, или вообще вычеркнуть тебя из завещания. Но он этого не сделал.
Оливковая ветвь от моего отца. Идея была настолько абсурдной, что мне хотелось смеяться, но Эдуардо не ошибся. Мой отец мог лишить меня наследства. Это была бы его последняя возможность насолить мне перед своей смертью.
Я думал, что он изменил условия наследования, чтобы манипулировать мной, заставляя делать то, что он хочет, даже
