Стоит ко мне спиной. Наверное, я могла бы ударить его по затылку. Нечем. Да и позиция неудобная. Он высокий, а я маленькая. Пигалица по сравнению с ним.
Я слышу, как булькает молоко из пакета. Как щёлкает зажигалка и начинает шуметь газ. Конфорка вспыхивает голубыми с красными искрами язычками. Холодный отморозок Нейман греет мне молоко?..
– Я сама, – голос мой – чужой. В этот раз не пищит, а просел до невозможной глубины и охрип.
– Мне несложно, Ника. Сядь.
Он даже сейчас командует. Не знаю, почему я его слушаюсь. Может, потому что его абсолютная власть умеет подчинять.
Он достаёт ложку и ещё что-то.
– У тебя нет аллергии на мёд? – спрашивает, замораживая. Я вижу иней и кристаллики льда, что падают на мою обнажённую кожу, заставляя её в очередной раз покрываться мурашками.
– Нет, – короткое слово даётся с трудом. Я пытаюсь не разжимать зубы. Не хочу, чтобы он слышал, как они выбивают дробь.
Я смотрю на его руки. Сильные, слегка загорелые. Пальцы у него длинные и крепкие. Ногти ухоженные, блестят, словно отполированные. Наверное, так и есть. Такие люди следят за собой. Имидж. Не могу даже представить Неймана с грязью под ногтями.
Руки убийцы, – напоминаю себе. И тут же перед глазами – другие руки. Чем-то похожие. Только у Индиго изящнее, а у Неймана – крепкая, большая, настоящая мужская ладонь.
Нейман и молоко – несовместимы. Однако вот он, стоит у плиты, а я вспоминаю другие ладони. Уютные, с тонкой кожей, под которой проступали синие венки. Бабушка нередко поила меня молоком с мёдом.
Он… знает? – в который раз задаюсь одним и тем же вопросом. Я не верю в совпадения, а их почему-то слишком много. Будто Нейман испытывает меня на прочность, ждёт, когда я сломаюсь. Не дождётся.
Молоко он ставит передо мной в большой кружке. Тоже, как я люблю. Не холодный стеклянный стакан – их у него вон море, не изысканный фарфор, а широкая чашка с ручкой. Глиняная и не очень дорогая. Я похожую в супермаркете видела.
– Пей.
Если можно избивать голосом, то именно сейчас это и происходит. У меня, наверное, синяки от неймановского тембра и тяжести.
Осторожно делаю маленький глоток. Вкусно. Не приторно. Мёд лишь слегка угадывается. Если бы это был не Нейман, я бы восхитилась и пела дифирамбы.
– Спасибо большое, – срывается с губ, прежде чем я успеваю подумать. Силу привычки никто не отменял.
Внутренне сжимаюсь, ожидая язвительной реплики. Даже слышу в голове мучающий меня голос:
– Быть вежливой не так уж и страшно, правда, Ника?
В реальности он молчит, кивает в ответ на мою благодарность.
У молока – шапка пузыриков. Я их люблю. Нейман вольно или невольно попадает в мои предпочтения. От этого становится страшно. Страх этот какой-то дремучий и слишком глубокий. Он не сковывает, не отключает мозг, но подчиняет, делает меня покорной мужчине, которого я ненавижу.
Нейман снова открывает холодильник и ставит передо мной фрукты и творог. Не поверил. Думает, что я голодна.
– Может, мяса? – у камней, наверное, больше чувств, но я уже догадалась: по голосу или интонации Неймана не вычислить. Не понять, что на самом деле он испытывает. Вряд ли можно прорваться через толстую броню, которую нарастил мой враг.
– Не нужно, – качаю головой. – Я действительно хотела выпить молока. – Нейман молчит, а я снова не выдерживаю и пытаюсь объясниться: – Я знаю, что самообманываюсь, но когда не спится, это помогает. Новый дом, чужая постель, – обречённо машу рукой.
– Пей, Ника, молоко стынет, – подаёт он голос – усталый и будто припыленный. Сейчас в нём нет стали и категоричности. Ему хочется отделаться от меня и, наверное, тоже уснуть.
Я делаю маленькие глоточки. Больше не смотрю на большую фигуру, что стоит, подпирая задницей подоконник. Мне кажется, он рассматривает меня, но проверить, так ли это, духу не хватает. Не сегодня. Все мыслимые запасы храбрости, идиотской бравады я уже исчерпала.
Я пью долго. Грею руки о чашку. Нейман молчит, не выказывает нетерпения, не досадует, не торопит меня. На какой-то миг я забываю, что он караулит меня, как строгий и неподкупный страж.
Молоко начинает действовать: мелкие глотки, тепло, что согревает изнутри, монотонность процесса. Я вытягиваю ноги, веки тяжелеют. Жаль, что чашка остывает – пальцам было очень хорошо. Жаль, что всё хорошее заканчивается. Но вряд ли я могла бы пить бесконечно – у меня и так ощущение, что вместо желудка – неповоротливый сытый шар. Слишком много еды. Но я наконец-то расслабилась.
Я поднимаюсь и, переставляя непослушные ноги, иду к мойке. Рука Неймана останавливает меня, когда я готова рискнуть и попробовать открыть хромированный наворот вместо обычного крана.
– Оставь. Завтра Лия вымоет. Иди спать, у тебя глаза закрываются.
Я киваю и послушно бреду на выход. Он идёт за мной – я чувствую. Провожает, как тень. Но я отупела настолько, что уже всё равно.
Комнату нахожу сама – запомнила, оказывается. Не совсем пропащая.
Нейман остаётся позади, где-то там, в темноте. Я закрываю за собой дверь, раздеваюсь и падаю на белоснежные простыни.
Сон наконец-то сжалился надо мной. Бесконечный день моего самого большого провала закончился. Но я жива – это плюс. Очень близко к цели – тоже плюс. А на все остальные неудобства можно не обращать внимания.
Глава 9
Он даже во сне не оставлял меня – снился и снился, этот чёртов Нейман. Выступал из-за каждого угла, как привидение. Его образ и лицо мучали меня, не давали покоя.
Я брела по лабиринту тёмного дома, спотыкалась, но упрямо шла. Болели сбитые в кровь ноги, саднило пересохшее горло. Хотелось пить и дышать, но вокруг – только равнодушные стены, под ногами – липкий страх, а из-за каждого угла – он, мой палач и враг.
– Уйди, Нейман, – всхлипнула я, когда он оказался слишком близко. Заглядывал в лицо, смотрел пристально. Серые сумерки из-под ресниц сковывали по рукам и ногам, мешали думать чётко – мысли путались.
– У тебя жар, Ника, – возразил призрак и положил холодную ладонь на лоб. Меня заколотило.
– Мне холодно, – возразила, натягивая одеяло до ушей. Странно. Только что брела не пойми куда, а теперь снова в кровати – слишком большой, но почти безопасной. Лишь только прикосновение его руки невыносимо. Хочется сбросить с себя груз, но во сне я настолько слаба, что не могу сопротивляться. – Уйди, ладно? Сгинь, – заклинаю, капризничая.
На какое-то время всё тонет в мороке ночи и, кажется, он наконец-то уходит, а я могу вздохнуть свободно. А потом он возвращается, чтобы меня мучить.
Поднимает меня, как безвольную куклу. Проходится руками по влажной футболке. Меня трясёт, как в лихорадке. Зубы стучат.
– Подними руки! – снова командует. Как же он меня достал…
– Нет! – цепляюсь мёртвой хваткой в одеяло. Я там голая. У меня под футболкой – только трусы. Не хочу, чтобы он меня видел.
– Да, Ника, – голос его заходит в меня так глубоко, словно хочет добраться до самого сердца. Вогнать туда осиновый кол, чтобы я уже никогда не поднялась, не восстала из ада, не смогла его убить.
Он расцепляет мои пальцы – отгибает их один за другим, отнимает одеяло. Я всхлипываю, понимая, что бессильна. А затем он сдирает с меня футболку, я трясусь, подвывая. Нейман вытирает мне подмышки, проходится по груди, задевает сжавшиеся до боли соски, растирает спину, а затем напяливает на меня новую, белую, большую, но сухую. Свою, что ли?..
И в этот момент я осознаю: это не сон. Он действительно здесь, рядом, возится со мной, чокнутой дурочкой. Я кричала?.. Говорила что-то? Почему он пришёл? Что я успела наговорить в бреду?
У меня есть особенность: я плохо переношу простуду. Выпадаю из реальности, стоит лишь температуре подскочить до тридцати девяти градусов и выше. Видимо, я заболела. Сломалась. Как же всё не вовремя-то, а…
– Пей, – подносит он к моим губам стакан.
– Крысиный яд? – спрашиваю, делая глоток.
