детское, но грудь-то нет.
Закидываю биточку на сковородку и кошусь на Гордеева, который следит за мной неотрывно. Чего мужику, биточки? Он, вон, поперёк себя шире. Мускулы прослеживаются даже под изгвазданным джемпером. Ставлю порубленную картошку на пюре. Только вот, когда доходит очередь до разминания, возникает проблема. Ободранной ладошкой больно держать толкушку.
Ящер, реагируя на мое шипение, подходит ко мне:
— Покажи.
Я робко протягиваю ему руку.
— Точно малахольная, — злится Гордеев и отбирает у меня орудие.
В три секунды он завершает процесс пюрирования, а я смотрю на него круглыми глазами. Думала, такие, как Гордеев, еду видят только готовую. Хотя… Он же вырос в нашем дворе. Родители его там до сих пор живут.
Ужин ящер просто сметает.
Пока я ковыряюсь в омлете, он приговаривает всё биточки, пюрешку и половину салата. На мой ошалелый взгляд Гордеев, усмехнувшись, отвечает:
— Это в Москве мне готовит домработница, а тут домашнее только Коля кашеварит, но он зожник. Мы такое жрать не нанимались.
— А…
Из одного искушенных шкафчиков он доставит аптечку.
— Иди сюда, — подзывает меня к себе Гордеев.
Я подхожу, а он опять хлопает по коленке:
— Садись, — он вперивает в меня свой парализующий взгляд.
Я холодею и не двигаюсь, потому что в прошлый раз это было приглашение к минету. И как я собираюсь его соблазнять? Он силком усаживает меня на колени и перекидывает ноги на одну сторону, мне остается только не шевелиться, чтобы не свалиться. Не церемонясь, Ящер задирает подол, не отказывая себе в поглаживании бедра. Без малейших сомнений он раздирает порванную колготину и, привалив меня к своей груди, поливает ссадину на колене перекисью. Я фыркаю и неосознанно цепляюсь за него.
— Терпи. Теперь руку.
Я протягиваю ладошку, которую постигает та же участь.
— А вот этим вот посыплешь, после душа, — отдает он мне баночку. — Ты ешь вообще? В тебе веса нет.
Он косится на недоеденный мной омлет.
Ну конечно! Если бы у меня были титьки или задница, как у Тани, веса во мне было бы больше. Ну чего нет, того нет. Но я, разумеется, ничего этого не говорю, только таращусь на его профиль.
Ящер сосредоточенно рассматривает мои раны, и я решаю, что сейчас подходящий момент попытать счастья в соблазнении.
Не очень представляю, как это делать, но попробую.
Я кладу здоровую руку ему на щёку, где уже пробивается вечерняя щетина, чем привлекаю его внимание. Его взгляд пронзает меня насквозь. Облизываюсь, и Гордеев мгновенно сосредотачивается на губах. Сглотнув, тянусь к нему и легко целую его в уголок рта.
Откровенно говоря, я в ужасе от своего решения, да и вообще от всего сегодняшнего своего поведения. Чего стоит только то, что я трогала пряжку ремня мужчины, которого я вижу впервые в жизни!
А теперь я сама, навязавшись этому опасному человеку, провоцирую его.
И эта неуклюжая попытка поцелуя…
Сама понимаю, что это вряд ли это то, что можно назвать активным соблазнением. И надо бы, наверное, вести себя как прокурорская дочка: ластиться, прижиматься, в глаза заглядывать… Грудью, что ли потрясти… Но я никогда сама не проявляла инициативу. Понятия не имею, как дать понять, что я готова зайти далеко…
Тем более, что я не готова.
Еще и эта «недобаба», я и так в себе не уверена… Все детство меня Молью обзывали… И вроде я больше не Моль, а все равно, я до сих пор даже комплименты принимать не умею, мне все время кажется, что это либо насмешка, либо меня утешают. А тут «недобаба». «Подержаться не за что». И нужно кого-то соблазнять…
От стыда за то, что предлагаю себя, я готова убежать прочь, только бежать некуда.
Но все эти беспорядочные мысли вылетают из моей головы в одно мгновение.
Не успеваю я отпрянуть, испугавшись собственной смелости, и Ящер уже целует меня. Он действует молниеносно. Секунда, и его язык у меня во рту.
Это совсем не так, как я привыкла.
Это… ошеломляет.
У него действительно твердый рот, ничего общего с мягким пощипыванием губами от моего однокурсника, с которым я встречалась целый год. На этот захватнический поцелуй я даже не успеваю отвечать, тут бы вдохнуть. Не могу даже понять, нравится ли мне или нет.
Я чувствую, что Ящеру нет дела до того, что испытываю я, он утоляет только свой голод. В этом есть нечто первобытное: немного пугающее, но и притягательное настолько, что мне становится плевать на то, что ранка на нижней губе опять треснула. Я даже толком не ощущаю самого поцелуя, что-то странное захлёстывает меня целиком. Будто он не целует и не в губы, а пробует меня всю. Словно Ящер уже во мне и трахает меня. Это кружит голову.
Никакой нежности, ласки, приручения… Он сразу берёт то, что встречается ему на пути. Это порабощение моей женской сути. Слабость и хрупкость подминаются, в прямом смысле слова, огромным опасным самцом, чья мужественность упирается мне в попку.
Ящер стаскивает резинку с волос, и слегка наэлектризованные пряди рассыпаются по спине и плечам. Длинные и лёгкие они лезут всюду: в лицо, в глаза, в рот, но, похоже, Ящеру это не мешает. Он с наслаждением и даже каким-то урчанием запускает пальцы в копну на затылке.
Рука, лежавшая до этого на моём бедре, уже каким-то образом пробралась под водолазку и, одним движением задрав бюстик, хозяйничает на груди. Гордеев ни в чем себе не отказывает: это тело, эта плоть — все сейчас в его распоряжении. По праву сильного.
Потискав нежные полушария, Ящер, не разрывая поцелуя, укладывает меня на стол и устраивается между ног. Бесцеремонно задирает водолазку на мне, и я чувствую, как гуляет ветерок из приоткрытого окна по оголившимся соскам. Ловлю себя на том, что мне хочется, чтобы Гордеев их облизал, хотя мне такие ласки обычно удовольствия не приносят.
Но Ящер и не думает облагодетельствовать меня, он продолжает тискать, мять, сжимать и щипать. Грубо, но не больно. Каждое такое движение заставляет кожу на потревоженном месте гореть и требовать большего. Мне не совсем понятно, чего конкретно требует мое тело, потому что все, что я чувствую не похоже на то, что я испытывала прежде, или на то, к чему я готовилась, целуя Ящера. Страх остался, но отвращения или омерзения я не испытываю, это тоже меня шокирует.
Я действительно способна переспать с Ящером.
Сшибающее с ног откровение.
Юбка тоже давно задрана, Ящер трётся выпуклостью о
