за двойными дверьми
Чета Аюнц остается рядом, чтобы поддержать семью Романовых. Они решили дождаться теперь окончания операции Саши.
Проходит около часа, и из операционной выходит врач и, сняв маску, устало протирает рукой лоб.
Мы все вскочили со своих мест и поспешили к нему.
– Как мой сын, доктор? Как мой Сашенька?
Дядя Саша встал позади тёти и обнял её за плечи, одновременно являясь для неё опорой и защитой.
Врач внимательно осмотрел всех присутствующих и, сделав какие-то свои умозаключения, начал отвечать:
– У пострадавшего многочисленные травмы различной степени тяжести. Если говорить о переломах, то мы зафиксировали переломы костей левой голени и предплечья, а также трёх рёбер. Удалили повреждения внутренних органов. Очень повезло, что позвоночник не пострадал, наверное, у машины были боковые подушки безопасности. Не исключаем повреждения головного мозга, но это мы узнаем точно, когда он очнётся. Наложили ему воротник Шанца. Также у него разбито лицо, повреждены мягкие ткани головы.
С каждым словом врача из наших уст вырывались тяжкие вздохи. Посмотрев на эффект своей длинной и такой страшной речи, он обвёл нас всех взглядом и резюмировал:
– Но парень он молодой, сильный. Кости срастутся, кожа заживет. Нам осталось только дождаться, когда он проснётся, и тогда мы точно скажем, какое время уйдёт на реабилитацию. А теперь извините, мне надо отойти. По всем вопросам обращайтесь к медсестре, если что, она мне передаст. Пациента перевезут в палату завтра, пока он будет под круглосуточным наблюдением в послеоперационной.
Слёзы хлынули из глаз у всех присутствующих женщин. То ли от радости, что всё не так уж и плохо, как мы себе уже навоображали, то ли от горя, что с нашим Сашей вообще такое произошло. Мужчины крепко прижали к себе своих жён, даря им тепло и поддержку, а я обняла саму себя. Это участь всех одиночек, и мне к этому не привыкать.
Дядя Саша, заметив мои движения, потянул меня за руку, и теперь мы стоим, обнявшись все втроём, как семья, которая переживает горе, но держится вместе.
Главное, что младший Романов жив, а со всем остальным мы справимся.
Чета Аюнц тоже вздохнула с облегчением. Сейчас опасность миновала, и они знаю, что друг, который рисковал своей жизнью ради спасения их сына, остался жив и должен поправиться – и это самое важное.
– Диана, – вдруг меня окликает мама Давида, – мы пока тут побудем, а ты не могла бы сходить к Давиду и передать ему слова врача, он очень переживает за Сашу и будет рад услышать, что опасность миновала.
Её просьба настолько неожиданная для меня, что я не нахожусь, что ей ответить, а лишь неуверенно киваю головой, соглашаясь.
– А, и это, – она протягивает мне телефон, – передай его Дэву, мне, как матери, отдали его вещи, когда везли на операцию.
Снова молча соглашаюсь и беру из её рук мобильник.
– Я скоро вернусь, – говорю своим крестным и иду по направлению к двери. Уже на выходе останавливаюсь и неуверенно спрашиваю: – А где он? Я не знаю, куда идти.
Она мне тепло улыбается и говорит:
– Спроси на посту медсестер, к сожалению, я тоже не знаю.
Вновь киваю и чувствую себя так глупо.
Когда меня ото всех отделяли двери, я всё же решилась посмотреть на телефон Давида.
Что же получается, когда я звонила, это его мама поднимала трубку?! Кошмар! А я его ещё во всех смертных грехах обвиняла в этот момент. Так вот почему она так мило мне улыбалась. Так, стоп. А откуда она знала, что это я?
Недолго поразмышляв, я решила проверить и снова набрала Давида. Второй телефон в руках мгновенно отреагировал, и на его экране высветилась моя фотография.
Что? Откуда она у него? А это что за надпись?! «Sirvats nervebi», – что это ещё означает? Это явно не английский.
– Девушка, вы что здесь ходите? – отвлекает меня от раздумий женский голос.
Поднимаю глаза, а передо мной стоит тучная и очень недовольная медсестра. Решаю сразу спросить:
– Только что из операционной перевезли в палату пациента. Не подскажете, в какую? Мне надо к нему, – запинаюсь на последний словах.
После моего отказа Давиду мы с ним не общались. А что сейчас сказать? Тем более, после случившегося.
– По коридору прямо. Потом мимо лестничных пролётов направо, там уже палаты, вам нужна триста пятая.
Поблагодарив её, следую в указанном направлении. А по дороге вновь набираю номер его телефона. Запомнив слова на латинице, быстро вбиваю их в свой блокнот.
Надо будет узнать, как он меня обозвал у себя в контактах. А в том, что ничего хорошего он не написал, я уверена.
Немного поблуждав, наконец достигла палаты Дэва.
Потоптав порог, всё же решаюсь постучаться. Ответа нет. Попробовала снова – итог тот же. Нет, я должна ему сказать, поспит позже, когда я уйду.
Дёргаю за ручку двери и распахиваю её настежь. Вхожу в его палату. Довольно просторная комната, рассчитана на трёх человек. Но сейчас тут только Давид. Он лежит на койке, отвернувшись к стене. Глаза его закрыты, но я точно знаю, что он не спит. Сбивчивое дыхание и резко вздымающаяся грудь выдают его плохую актерскую игру.
Подхожу ближе и кладу на рядом стоящий шкафчик телефон.
Его внешний вид приводит меня в смятение. Чувство страха, что он мог погибнуть, обрушивается на меня страшным потрясением. Дыхание перехватило, в горле образовался ком.
Как же внезапно может оборваться жизнь…
Перед глазами вспыхивает картинка: бездыханное тело Саши, сплющенное ударом другого автомобиля, и труп Дэва валяется рядом на асфальте, и из головы течёт струйка крови…
В миг ноги подкосились, и пелена спала с глаз, доля секунды – и хватаюсь за шкафчик, останавливаю своё позорное падение.
Да что со мной твориться?!
На внезапный шум Давид поворачивает голову. Потухшие глаза настороженно осматривают меня, сжатые уголки губ и насупленные брови отображают его недовольство.
– Что-то случилось? Почему ты пришла сюда, ко мне?
– Да, кое-что очень хорошее. Меня попросили передать тебе…
– Попросили, значит, – с горькой усмешкой обрывает меня Дэв.
Не обращаю внимания на его тон, что перебивает, и продолжаю:
– …Что с Сашей всё хорошо. Операция закончилась. Врач сказал, что он сильный, справится. В общем, даёт положительные прогнозы на выздоровление.
По мере моего рассказа лицо Давида менялось и становилось как будто светлее. Брови перестали хмуриться, приподнялись уголки губ, взгляд прояснился, но от этого сделался ещё более пристальным.
Но он молчит и никак не комментирует.
Понимаю, что
