баксов и не пролитыми слезами Тобиаса, очевидно, сожалеющего о том, что вся женская половина семьи О’Доннел теперь живет в его квартире. – Едешь к родителям? – спрашивает она, натягивая толстовку и высокие ботинки.
Я киваю, опуская взгляд. На самом деле не совсем так, ведь еду я не в Ньюпорт-Ньюс, а в Вильямсбург, к Эрику.
– Рассказывай, – шутливо толкает меня плечом Эйприл. – У тебя такое лицо, будто ты что-то замыслила.
– С чего ты взяла?
– Потому что у меня такое же, – и громко смеется.
– На самом деле меня ждет друг… – Даже не знаю, стоит ли обсуждать такое с сестрой Августа. Но жизнь ведь продолжается. Тем более мы живем в одной комнате, все равно утаить не удастся. – Но там нечего особо рассказывать.
Тобиас начинает что-то наигрывать, настраивая гитару и после каждого сыгранного аккорда подтягивая струны. Ноэль, прошлепав мимо, заглядывает в гостиную.
– Сегодня просто друг, завтра – любовь всей твоей жизни, – подмигивает Эйприл, явно на что-то намекая. – Так ведь у вас все и начиналось, – и когда я хочу возразить, она хватает меня за локоть, останавливая. – Ой, дай пять минут, я в туалет сбегаю.
– Только быстро, – прошу я одними лишь губами, и так опаздываем. А учитывая скорость, с какой я вожу, мне понадобится как минимум на полчаса больше, чем обычно.
Пока Эйприл в туалете, я заглядываю в комнату. Тобиас наигрывает какой-то перебор, на что Ноэль хмурится, наблюдая со стороны, а потом подходит ближе и взвизгивает. Вероятно, он совсем не поклонник классической музыкальной школы.
– Ладно, ты прав, – усмехается Тобиас. – Нужно что-нибудь повеселее. Как насчет этого?
Он начинает играть “Smells like a teen spirit”, и на мгновение я словно возвращаюсь назад, в наше детство. Тогда эта мелодия звучала почти ежедневно, а самая большая битва между мной и Тобиасом велась за ванную. Семьи Олриджей и О’Доннелов еще не были разделены, словно материки, и все было так просто и понятно.
– Нравится старая добрая «Нирвана»?
Ноэль расплывается в улыбке. Совершенно такой же, как у его отца. Теперь явно видно, я напрасно сомневалась – они поразительно похожи.
– А если эта?
Тобиас меняет ритм, превращая мелодию во что-то совершенно иное. Я не знаю такой песни. Ноэль взвизгивает.
– Понял, – смеется Тобиас. – Никакой «Металлики» больше. – Он сползает с дивана на пол, все еще с гитарой в руках, так что теперь их с сыном глаза на одном уровне. – Еще разок?
Малыш протягивает руки к деке. Кажется, еще миг – и Тобиас отпрянет, потому что трогать его инструмент не позволяется никому. Но не делает этого, позволяя самым варварским из всех известным мне способов дергать струны. Ноэль улыбается.
– Похоже, мне понадобится комплект запасных, – смеется Тобиас совершенно незлобно, ему несвойственно. – Сгоняешь со мной в музыкальный магазин?
А потом вдруг протягивает Ноэлю кулак. И когда тот ударяет по нему своим крошечным в ответ, мое сердце замирает. Я слышу за спиной прерывистый вздох. Джули стоит, обхватив себя руками, кусая губы и тихо наблюдая из кухни. Тобиас, не замечая ее, смеется. Когда я снова поворачиваюсь, Джулс уже нет.
Глава 13. Август
Девушку, которая так похожа на Анну, зовут Сара. Она живет в женском общежитии на другом конце кампуса, где по пятницам проводят такие безбашенные вечеринки, что слава о них ходит даже за пределами университета. Она приглашала меня уже трижды. И каждый раз я находил предлог отказаться. Но сегодня решаю прийти. То ли потому, что кампус на День благодарения пустеет, тренировки отменяются, и лишь те, кому некуда ехать, остаются. То ли из-за того, что Фрайзер тоже задерживается, а слышать его телефонный треп с Анной у меня больше нет никаких сил.
– Ты чего не едешь? – недовольно бросает он, глядя на пустую сумку у порога.
– Позже, – не поднимая взгляда, отвечаю я.
– Ясно, – цедит Фрайзер и, вместе с одеждой скрывается в ванной.
Много раз за эти дни я думал, хочу ли возвращаться домой? Скучаю ли? И только тут наконец понял: мой дом давно развеялся по ветру. Словно перекати-поле, я прикреплялся на время то к одному, то к другому месту, чтобы вновь сорваться и оказаться в третьем. Единственным якорем, к которому все эти годы продолжали устремляться мои мысли, была Анна. А теперь и она исчезла.
Как бы я ни старался, не получалось не думать о том, как она? Все ли у нее в порядке? Счастлива ли? А после слов Эрика эти мысли просто вышли из-под контроля, и несмотря на то, что об Анне мы больше не говорила, каждый раз, стоило нам с ним оказаться рядом, между нами начинала искрить не то ревность, не то странное понимание единства, как будто она повязала нас троих одной нитью, и мы никак не можем развязаться.
Эрик себя за эти недели тоже изгрыз. Я вижу, иногда они переписываются. Откуда знаю? Глядя на то, как меняется его взгляд. От одичало шального, будто дорвался, дотянулся, поймал наконец мечту в свои ладони, до почти полного отчаяния, когда его лицо вновь погружается в серость. «Она не может ответить ему взаимностью».
Как только эта фраза прокручивается у меня в голове, в кровь словно дофамин впрыскивают. Я чувствую как тепло растекается из глубин тела до кончиков пальцев. «Она все еще моя». Пусть и не в этой, реальной жизни. Какая-то часть ее души, сердца все еще принадлежит мне, и я не хочу отпускать. А потом ненавижу себя за это.
Я эгоист. Знаю. Но все равно ничего с этим не делаю.
– Да, давай, было бы здорово, – доносится голос из ванной, где он торчит последние минут тридцать. Наверное, снова пишет ей голосовое. Чтобы я не слышал.– Слушай, Аннет…
Ну, точно. Все внутри завязывается штоковыми узлами. Хватит ли у него сил стереть все, что было нашим и нарисовать новое, их с Анной собственное? Даже не знаю, какого ответа я боюсь больше.
– В общем, как приедешь, позвони, – откашливается Эрик. – Да, позвони. Ну ладно. Все. Давай, буду ждать.
Он выходит полностью одетый, переводит на меня взгляд, словно проверяя, не подслушивал ли я, но я упорно смотрю в стену, словно там, а не в моей голове происходит театральное представление. А потом не выдерживаю и все же говорю:
– Она терпеть не может, когда ее называют Аннет.
Эрик замирает, так и не запихнув домашние штаны в ящик. Мы оба молчим, ожидая, что каждый из нас скажет или сделает. Сам не знаю, зачем пытаюсь ему помочь. Мы ведь
