несколько месяцев, как я, посмотрел бы на тебя после этого, – бормочет он. Увидев же суп, кивает с явным удовольствием.
– Все-таки проняло, значит.
Я присаживаюсь на край кровати.
– Как ты температуру себе устроил? – спрашиваю, оглядывая комнату в поисках грелки или чего-то подобного.
– Несколько капель йода на кубик сахара и пара часов жара обеспечена.
Я впечатленно киваю.
– А глаза?
– Зубная паста на нижнее веко.
– Ты ненормальный, – смеюсь я. Он, подмигнув, скрывается в ванной, где на минуту журчит вода, а потом возвращается в постель и стаскивает майку, оставаясь в низко сидящих домашних брюках.
– Иди, – выгоняет меня совсем не по-больному, достает пузырек с йодом и, поморщившись, закидывает в рот кусок сахара. – Дальше представление не для тебя. Скажешь ей, что мне стало хуже, – указывает он на нетронутую тарелку с супом.
– Когда она поймет, тебя не спасет уже ничего в этой жизни, – предупреждаю я. – Если ты йодом не траванешься прежде.
– Поверь мне, – отвечает он. – Эта игра стоит свеч. – Падает на кровать, снова принимая жутко больной вид, натягивает повыше одеяло, а я забираю посуду и возвращаюсь назад.
Джули встречает меня на кухне. Я ставлю поднос на стол. Ее взгляд скользит по нетронутому ужину.
– Почему не ел? – спрашивает она строго, нервно теребя край собственной майки.
– Аппетита нет, – отворачиваюсь я к окну. Не собираюсь я ради этого идиота врать, поэтому выбираю тактику молчания. А там пусть сами разбираются.
– Нужно было его заставить, – не отстает Джулс. – Нельзя же быть такой эгоисткой, Анна! Это ведь твой брат!
Тут уже меня разбирает гнев, поэтому я выдаю:
– Попробуй сама в таком случае!
Джули швыряет полотенце на стол и уходит. Дверь в комнате Тобиаса хлопает дважды, и уже через минуту она возвращается, принимаясь мочить маленькое махровое полотенце под струей холодной воды.
– Надо сбить температуру.
Что ж. Судя по всему, йод подействовал.
– Эйприл, присмотри за Ноэлем, – кричит она сестре, а потом пропадает в спальне Тобиаса на целый час. Единственное, что я успеваю расслышать, прежде чем перед моим носом закрывается дверь, мужской жалобный стон:
– Полежи со мной, Джулс…
И едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Ну правда, как тут откажешь.
Еще через час температура падает. Джули с невероятно довольным видом радостно сообщает нам с Эйприл об этом. Ведь за вечер она не только трижды устроила Тобиасу влажные растирания, но и заставила, наконец, поесть, влила в него несколько кружек чая и всыпала парацетамол. Правда у этого представления внезапно случается второй акт, когда она входит на кухню и печально объявляет:
– Кажется, это все-таки вирусное, потому что у него так разболелся желудок, что аж скрутило.
«Скорее бессовестно притворное», – хочу поправить я, но предпочитаю молча удалиться со сцены, а Джули еще на сутки пропадет у Тобиаса в спальне, теперь уже открыто боясь оставить его одного. Варит ему овсяную кашу на воде, отпаивает пробиотиками и выслушивает бесконечный поток стонов о том, как ему плохо. В этот раз, видимо, на самом деле. Когда я заглядываю к ним вечером в воскресенье, нахожу обоих в обнимку спящими. Крадусь на цыпочках, чтобы не разбудить, и выключаю настольную лампу. Спектакль отыгран. Занавес.
Глава 11. Август
В этот раз перед тем, как вернуться на выходные домой, я выхожу в Ньюпорт-Ньюс, забегаю в «Таргет», покупаю цветы и коробку конфет. Как будто на свидание бегу, ей-Богу.
– Почему именно гортензии? – спрашивает мисс Остин, опуская стебли в воду.
Снимаю куртку с эмблемой Университета Мейсона и прохожу в кухню. И почему-то так хорошо становится, так тепло, словно не к учителю приехал, а к себе домой.
– Просто хотел поблагодарить.
На самом деле эти цветы так или иначе красной нитью проходят сквозь всю мою жизнь, являясь невольными участниками всех основных ее событий. И почему-то сегодня мне показалось, этот день надо запомнить.
– Как вы, мисс О? Ученики не достают? А то если что звоните, помогу разобраться.
Она улыбается совсем по-матерински.
– Больше никаких плохих мальчишек, Август. Этот год на редкость спокойный. А как ты?
– Возвращаю моральные долги, – отвечаю я, ковыряя зазубрину в столе. – Помните, я говорил про то, что верю в закон воздаяния? Вот теперь он треснул меня по голове. – И отвечаю на не заданный вопрос: – Мы с Эриком Фрайзером соседи по комнате. Так что можете передать привет. Не уверен, правда, что он в ответ меня не пошлет, но попытаться стоит.
Мисс Остин садится напротив, ставя передо мной банку газировки.
– Думаешь, это плохо? – спрашивает она, не ясно кого именно имея в виду, Фрайзера или ситуацию в целом. Как и раньше читая своим проницательным взглядом.
– Думаю, это справедливо, – отвечаю я, делая глоток. – А в остальном не уверен.
– Справедливость – понятие условное.
– Как и правда, – отвечаю я. – У каждого своя.
Однажды мисс О показывала нам опыт с книгой. «С вашей стороны она черная, потому что такова задняя сторона обложки, с моей красная, а сбоку – в полоску, ибо таков корешок. Но ничего из этого не правда, хотя в тот момент у каждого она своя».
– Ты хорошо запомнил, – улыбается она.
– Я давно это знал. С детства. Просто не следовал, – опускаю я взгляд, глядя на скатывающуюся по запотевшему стеклу каплю. – До определенного времени. Пока не понял, что от законов этого мира не убежишь. Это как с силой притяжения. Ты можешь сколько угодно рвать глотку, что не веришь, но стоит подпрыгнуть, всегда упадешь обратно на землю.
Я мог бы предаться долгому философскому монологу о том, что жизнь – это совокупность решений, которые мы принимаем, и ответственность, которую потом за них несем, но за последние несколько лет так часто гонял эти мысли внутри собственной головы, что они уже успели конкретно поднадоесть. К тому же мисс О спрашивает:
– Вы так и не общаетесь больше? С Анной.
Я качаю головой.
– Все, что могу узнать, – только от младшей сестры или Эрика. – Да, они еще и встречаться начали, ну, насколько мне известно, – махнув рукой, я едва не проливаю газировку на стол. – Ой, извините…
Но мисс Остин не обращает на это внимания.
– Ты все еще любишь ее?
Я опускаю глаза. Знаю, это нерафинированный разговор. К тому же, какой смысл скрывать, когда сам при ней признался Анне в любви прямо в школьном кабинете. Только теперь не понимаю, что должен чувствовать. Здравый смысл умоляет забыть, и я упорно и уверенно делаю все, чтобы это случилось. Но сердце… живет своей жизнью. И никто и ничто ему более не советчик.
– Не
