резко стало не хватать воздуха.
— Мы… — опускаю я глаза. Сказать «в интимных» у меня не поворачивается язык. — Мы с ним встречались.
— Вы с ним вступали в интимную связь?
— Да, — выдавливаю я.
— Поправьте меня, если я ошибусь. Вы учились с ним в одном классе, так? И были в него влюблены?
— Да, — отвечаю.
— Какое-то… непродолжительное время вы с ним встречались. Месяц? Два? Затем он вас оставил. Попросту бросил. Уехал в Канаду. Вы с трудом пережили разрыв. Вас можно понять. Первая любовь, попранные чувства, предательство… Такое простить очень сложно.
— Он меня не бросал. Ему пришлось уехать. Мне нужна была операция…
Но адвокат не слушает меня. Перебивает, продолжая свою мысль, а перекричать его я не могу.
— Все это время Герман Горр с вами никак не связывался. Не думал о вас. Не вспоминал. Вы же все еще питали к нему какие-то чувства… И вот в августе этого года он вернулся, но… не к вам. Вас он между делом соблазнил и опять бросил. Опять выбрал не вас. Он выбрал Викторию Игоревну Леонтьеву. Родную сестру обвиняемого.
— Всё было не так…
— Всем известно, на что способна брошенная женщина…
— Не занимайтесь казуистикой, — одергивает его судья. И за эту малость я ей очень благодарна.
— Вами движет обида, желание отыграться, отомстить…
В конце концов он доходит до такого абсурда, будто я злонамеренно вступила в сговор с Юлькой, чтобы опорочить и разрушить семью, с которой собирается связать жизнь Герман. Прокурор лишь один раз заявляет протест, когда тот совсем уж переходит все границы и чуть не доводит меня до истерики. Судья протест принимает, она и сама дважды задает мне наводящие вопросы, но вполне тактично, без агрессии и подковырок. Однако я все равно чувствую себя будто вываленной в грязи.
— Ваша честь, — говорю я, когда адвокат наконец заканчивает свой допрос, больше похожий на моральное истязание. Стараюсь говорить громче, но голос дрожит. — Я хочу заявить ходатайство о приобщении к материалам дела видеозаписи. А также ходатайство о допросе владельца устройства, производившего видеосъемку.
Пристав передает судье мои бумаги. Она просматривает их, и я в этот момент даже не дышу, хоть и знаю, что составлено всё верно, с соблюдением процессуальных требований.
— Вы ходатайствуете о допросе Германа Александровича Горра? — спрашивает судья. — И он же заявлен как свидетель со стороны защиты? У сторон есть возражения? Тогда пригласите свидетеля.
Пристав вызывает Германа.
Входит он, конечно, не как я. Уверено, с аристократичной небрежностью и чуть ли не с выражением скуки на лице. Хотя отвечает он вежливо. У Германа тоже берут паспорт и лишь затем начинают допрос. Собственно, судья спрашивает его только по поводу записи: что там за устройство, где камера установлена, когда велась съемка, с его ли позволения и согласен ли он, чтобы эту запись посмотрели. Затем судья спрашивает у адвоката и прокурора, нет ли возражений против просмотра и против того, чтобы Герман мог остаться в зале суда.
Флешку с записью я передаю через пристава. А спустя пару минут на экране появляется знакомый двор. Мы с Викой заходим на террасу и останавливаемся прямо под камерой. Картинка четкая, даже без шума — у Германа хорошая, дорогая камера. Ну и ракурс самый удачный.
— Ты ведь в курсе, что мы с Германом скоро поженимся? — отчетливо говорит Вика…
***
Какое постановление вынесет судья, приобщит к делу или нет, мы пока не знаем. Марк Соломонович говорит, что причин отказать нет, потому что по записи легко установить и место, и время, и действующих лиц. А ходатайства составлял он сам. Правда он еще что-то говорил про относимость, допустимость, но там тоже проблем быть не должно.
В любом случае ролик производит эффект разорвавшейся бомбы. Прокурор тяжело и мрачно молчит. Слава вообще в прострации. Юлька даже рот от изумления открыла. А адвокат, оправившись от первого шока, начинает бурно протестовать. В итоге судья прерывает заседание.
Выхожу из зала суда как выжатый лимон. Миную Леонтьева и его свиту. Он сам и Вика сверлят меня глазами. Они еще не знают про видео, но сейчас узнают… К ним уже — вижу боковым зрением — подбегает адвокат.
А ко мне — Олеся Владимировна.
— Ну как? — спрашивает она нетерпеливо. — Как все прошло?
— Еще пока не прошло. Заседание перенесли на несколько дней.
— Что это было? — не своим голосом спрашивает Юлька. — Как это…? Почему ты ничего не говорила?
Я не успеваю ничего ответить. Потому что ко мне подходит Герман.
— Как ты, Леночка? — смотрит опять с привычной нежностью, что мне сразу становится на сердце тепло. Мне так хочется его обнять, прямо здесь, сказать, как я страшно соскучилась…
— Ты еще смеешь… — начинает возмущаться Олеся Владимировна, но замолкает на полуслове, когда я ему отвечаю:
— Жива, как видишь. Как думаешь, у нас получится? Я все верно сделала?
— Конечно, получится, — улыбается он. — Ты — молодец. Ты все сделала, как надо.
И вдруг берет меня за руку и притягивает к себе, при всех. Обнимает и шепчет:
— Я так по тебе скучал…
За две недели до этого. День побега Вики
— Герман, ну скажи хоть что-нибудь? — обращается ко мне Леонтьев.
— Я вас понял, — говорю я.
— И? — пытливо заглядывает мне в глаза. — Ты… ты это сможешь? Займешься этой девицей… этой Третьяковой?
Я киваю. Леонтьев с облегчением выдыхает.
— Это всё останется строго между нами, конечно. А Вику отправим отдыхать, да… завтра же распоряжусь… Надо еще с рехабом этим чертовым разобраться…
— Я могу идти?
— Да, да, конечно, Герман. А, может, ты у нас останешься? Вдруг Вика опять…
— Нет, мне нужно к отцу, — поднимаюсь с кресла.
— Ну, передавай привет Александру Германовичу. — Леонтьев тоже встает и протягивает для рукопожатия ладонь, вялую и влажную. Мелькает мысль, почки у него, что ли, больные? Но после его рукопожатий хочется сразу помыть руки.
Он зачем-то провожает меня до выхода, рассуждая о предстоящем процессе. Я его слушаю вполуха, что-то даже отвечаю на автомате, а сам прогоняю в уме, как сейчас лучше поступить.
Наконец уезжаю от Леонтьевых. Казалось, эта ночь никогда не закончится, но уже давно рассвело. Новый день и… новые обстоятельства.
***
Дома меня встречает Лена, еще заспанная, такая сладкая и теплая, правда, немного встревоженная. Притягиваю ее к себе, зарываюсь носом в ее волосы. От молочного запаха меня тут же ведет, но я лишь крепче прижимаю ее к груди. Наслаждаюсь последними бесценными моментами этой близости. Сможет ли она принять
