на меня и на свои наручные часы.
— Что ж, хорошо!.. Нет, не побеспокоите. Через пятнадцать минут? Договорились. У входа в сквер, до встречи.
Кладёт телефон в карман, поворачивается.
— Женечка, сейчас мне нужно уйти, ненадолго. Одна встреча. Потом я принесу нам что-нибудь поесть. Что бы тебе хотелось?
— Мне все равно, — пожимаю плечами.
— Все в порядке? — он подходит ближе, обнимая меня и заглядывая в глаза, как ни в чем не бывало, — обживайся. Можешь поспать. Но, — игриво улыбается, — я разбужу тебя к ужину, хорошо?
— Конечно, — легко соглашаюсь, — но я лучше приму душ и посмотрю телек. Вообще, я бы с удовольствием прогулялась перед сном.
— В Эфиопии, ночью?! Даже со мной — нет, — весело восклицает он, — считай, что для всех белых, а для белых женщин в особенности, здесь действует комендантский час.
— Ладно, иди уже, — смеюсь, — только покупай что-нибудь не экзотическое!
— В Бахр-Даре это, поверь, не просто, разве что за достойную награду, — парирует Алекс, но я с невозмутимым видом разбираю нашу сумку, вынимая свои вещи. Здесь и правда жарковато, а я все никак не могу решиться снять свою закрытую кофту, и порядком взмокла. Все это так глупо, конечно. Но надо держаться поофициальнее с ним.
— Ты что, уже не хочешь ругаться? — интересуюсь шутливо.
— И не собирался, — отвечает без тени улыбки, — я только хочу выяснить, что происходит в твоей голове! Но сейчас я ухожу… а мне бы не хотелось торопиться.
Собирается препарировать мой мозг? Не доставлю ему такого удовольствия. Но все же, мне тоже есть, что сказать.
— А ключи, я так понимаю, ты забираешь? Тогда пока. Я — мыть руки и переодеваться, — произношу скороговоркой и скрываюсь в ванной.
С бьющимся сердцем прислушиваюсь к тишине за дверью, а затем к едва слышному скрипу запираемого дверного замка.
Киев, Украина
Гриша возвращается с работы крайне раздражённый и с раскалывающейся головой. Сегодня его преследует полнейшее невезение — начиная с противного холодного ливня, под который он случайно попал ещё утром, промокнув до нитки, и заканчивая машиной, заглохшей метров за десять до подъезда.
Тихонько ругаясь матом себе под нос, он открывает квартиру и входит в прихожую, еще даже не подозревая, что апогей сегодняшнего фатального невезения ждет его впереди!
И долго стоит, как парализованный, вдыхая вонючий запах старого сала и жареного лука, который чуть не сбивает, что называется, с порога. Какое-то время он просто наблюдает свою деловито снующую по его кухне мать в Женином переднике.
Она поначалу не замечает Гришу, вовсю хозяйничая среди сковородок и кастрюль. Вера Капитоновна, властная, дородная и не старая ещё женщина, приехала сегодня из своего села, которое находится в шестидесяти километрах от Киева сюпризом.
Почему она не предупредила о своём приезде — одному Богу ведомо! Гриша со стоном вспоминает, как сам же и разболтал ей недавно в телефонном разговоре о том, что разводится. Вот и на тебе, как здрасьте, снег на голову.
Еще с самого момента покупки этой квартиры так уж повелось, что у матери всегда были от нее свои ключи. Наверное, это потому что немалая часть денег на ее покупку появилась от продажи бабушкиного дома в селе, то есть от маминой мамы.
Иными словами, чувствовала себя в квартире Гриши Вера Капитоновна хозяйкой всегда, и на вполне законных основаниях. Только вот бывала здесь нечасто из-за своей давней неприязни к Жене.
Но сегодня у нее праздник! И даже двойной повод для праздника.
— Ну чего застыл, сыначка, разувайся-проходи, — радостно гремит она командным тоном, вытирая мокрые руки о передник, когда наконец-то замечает его, — ох и бардак у вас здесь! Развели грязищу.
Гриша вяло подчиняется.
— Привет, мам, а ты чего здесь? — выдаёт он ей слегка недовольно, разувшись и заходя на маленькую кухоньку.
— Чего-чего, — Вера Капитоновна смеётся, — а ну живо руки мыть и за стол! Тощий-то вон какой стал! Кожа да кости… Ну да ничего, мамка тебя быстро откормит. Сейчас же, в ванную марш.
Когда Гриша возвращается на кухню, переодевшийся и с чистыми руками, она осматривает его довольно критично. Качает головой, ставя перед ним тарелку с пшенной кашей на сале с жареным луком.
— Спасибо, — он морщится, давно отвыкший от такой жирной еды. Но селяне из глубинки народ неприхотливый, и любят, чтобы было пожирнее да посытнее.
Гриша с детства ненавидел ее стряпню. Женя готовила хоть и не каждый день, но вкусно и даже изысканно — матери никогда было не понять ее оригинальные овощные супы без зажарок, пасту и лазанью. А уж Женины суши домашнего приготовления вообще были где-то за гранью восприятия Веры Капитоновны!
— Ты кушай, Гринечка, — мать грузно присаживается рядом и, опираясь ладонью о щеку, с любовью рассматривает свою кровиночку, — знаешь, как мы с тобой заживём! До чего же хорошо, что ты эту непутёвую спровадил! Разговор у меня к тебе есть. Серьезный.
Тут он замечает большие, почерневшие от времени металлические судочки для теста, рядами выставленные на подоконник, и удивляется. В таких, насколько он помнил, она печёт дома хлеб. Сюда их привезла с собой, что ли? Да на сколько же она приехала?
— Мам, а ты надолго? — осторожно спрашивает он, — как твое здоровье? Что еще за разговор?!
Она для начала причитает немного, жалуясь на свои ноющие суставы и неважное сердце, но Гриша не особо верит этому. Глядя на ее пышущий здоровьем вид, у него почему-то сохранятся стойкое ощущение, что она и его переживёт.
У Веры Капитоновны он единственный ребенок, с мужем она давно развелась — да что там, фактически муж сбежал, не выдержав тяжелого характера супруги.
— А я насовсем, Гринечка! — и его пугает до дрожи этот лихорадочный, радостный блеск в ее глазах, — распродаюсь я.
— Как?! — Гриша холодеет.
— Старая я стала, Гринечка. Устала от своего хозяйства, нет уже сил смотреть за домом и огородом. Козу и курей продала, собаку соседи взяли, а дом выставила на продажу. Оно, конечно, там копейки все стоит, но хоть что-то будет нам в подспорье. Зимой натопить дом дровами для меня уже одной невмоготу, а за весь день и словом обмолвиться не с кем! Пришла пора тебе, сына, досмотреть мать.
И Гриша вскакивает, шумно дыша, не выдержав! Бросает ложку. Их взгляды скрещиваются как клинки — и он опускает свой первым.
Садится, опустив голову. Берётся за кусочек хлеба ослабевшей рукой.
Вера Капитоновна женщина суровая, хоть и чуть что не так — хватается за сердце, умело манипулируя сыном. Такая его
