— В ванную пойдешь греться? Ты до нитки мокрая.
— Не, — мотнула она головой, стаскивая с себя пальто, — я на трамвае. Мне б переодеться и чаю.
— Ща, — коротко брякнул он. И в его случае «ща» — было реально кратким мигом между стоянием в коридоре, когда Милана еще в пальто, которое хоть выжимай, и стулом на кухне, на котором она сидит в его толстовке и штанах, широковатых ей по размеру, зато теплых. И сжимает тонкими пальцами с голубоватыми венками большую чашку чаю, а Олексе кажется, что они чуть подрагивают. Или это он дрожит, глядя на нее вот такую, будто бы побитую, хотя, вроде бы, цела.
— У меня коньяк был, хочешь? — зачем-то спросил он, поставив перед Миланой тарелку с бутербродами и овощами.
Она долго изучала предложенную еду, задумчиво взяла один бутерброд, откусила и уныло усмехнулась:
— Мне типа коньяк нельзя.
— Чего это? Дубак, ты под дождём, ещё и на трамвае… Черт, — Олекса запнулся и посмотрел на нее вдруг прозревшим взглядом. — Чёрт! А какого черта было вообще про трамвай?!
Она снова усмехнулась, отпила чаю и принялась медленно, но складно рассказывать обо всем с самого начала. О своей поездке в Рудослав, о больнице, о сватовстве Стаха и о том, что теперь она без дома, без денег, без жениха…
— Зато с ребенком, — закончила Милана и вздохнула.
Все это время Олекса слушал молча и очень внимательно. Не перебивал. Только однажды потянулся за сигаретами, потом почему-то осекся, хотя до результатов анализов по ходу рассказа еще не дошли, отложил зажигалку в сторону и слушал дальше. Слушал и слушал, сосредоточенно вглядываясь в черты лица лучшей подруги, и по виду его совсем нельзя было понять, что он обо всем этом думает. Только Милана очень хорошо знала, что когда он такой, то едва сдерживает злость, но до того ли ей было, когда ее мир разваливался на куски, а она не представляла, как выжить среди обломков.
А Олексе?
То, что с ней беда, он понял еще накануне, в клубе. Но там было никак не подступиться, игнорировала на полную катушку, а он и сам видел, что спрашивать без толку, пока не будет готова ему рассказать, что не мешало ему периодически рявкать и гавкать. Внимания она не обращала, а единственное, что ему оставалось, пока она в эдаком состоянии, отгонять от нее кого попало, а потом вывести из клуба, потому что кто-то же должен был оставаться вменяемым. Пусть будет он.
И с того мига, как они расстались под утро, он спал, ел, работал, бродил по комнате в ожидании, когда же Милана снова появится и хоть что-нибудь объяснит.
Появилась.
Объяснила.
Объяснила, черт подери.
И все, что он мог сделать в ответ, это глухо спросить, когда она замолчала:
— Вот прямо с ребенком?
— Угу, — глухо ухнула она, не замечая, что сделала это совсем как Назар.
— Охренеть, — пробормотал Олекса. — И когда… это… рожать?
— Сказали шесть недель, — пожала плечами Милана, — значит, еще месяцев семь с половиной. Для точности надо к врачу идти.
— Жесть… как это ты так?
— Как-как, — хохотнула она, — обыкновенно.
— Ну ты и балда… если не хуже… Говорил же я тебе, что он долбоёб.
— Не уподобляйся папахену. Ты его в глаза не видел, а ярлыков нацеплял.
— Да какие, нахрен, ярлыки, детка! Он же тебя обманул. Предал. Изменил тебе, настрогал буратино какой-то левой бабе, а ты… вот ты ему собираешься про беременность говорить или нет?
Милана задумчиво потерла лоб и отвернулась к окну. Она и сама задавала себе этот вопрос, но он как-то сам собой перетекал в другой — что ей делать с ребенком. Рожать или не рожать. Это Аньке там просто. Мужик под боком, дитё в животе.
— Не знаю, — пробубнила она, — он, типа, имеет право, наверное… но я не знаю.
И словно бы читая ее мысли, Олекса спросил:
— А чтобы… избавиться… блин, ну аборт сделать — еще же не поздно?
— Не поздно.
Олекса кивнул и отвернулся к окну. Тоже еще трагедия — аборт. При современной медицине — это почти что насморк вылечить. Ну, кто-то из девчонок так говорил в салоне и почему-то сейчас вспомнилось. Это не отменяло того, что мужики козлы, и не отменяло того, что Милану он не представляет себе беременной. Или матерью. Но представить себе ее, решившейся на аборт, он почему-то тоже не мог, пусть и никакая не трагедия. Еще морду хотелось набить. Только неясно кому — этому ее дикарю, неведомому польскому шляхтичу или Александру Юрьевичу с воплем «что вы творите?!»
Пусть бы хоть кто в руки попал.
— Средневековье какое-то, — пробормотал Олекса. — Что значит — они решили тебя замуж выдать, а? С чего? Один раз сходила в больницу — и нет никакого ребенка! Это даже, наверное, не ребенок еще!
— Ага, фасолинка, — рассмеялась Милана. — Кто б мне сказал полгода назад, во что я вляпаюсь — не поверила бы! А отец… не знаю, мутно как-то все. Знаешь, мне девчонки из Рудослава, ну те, сестры, помнишь? Так вот они говорили, что в городе болтали, меня на смотрины прислали. Но ведь если бы не моя съемка — отец бы не придумал эту ссылку, — она тряхнула головой и посмотрела в упор на Олексу. — Блин, я нифига не понимаю. Будто это все части разных головоломок, а меня заставляют сложить из них единую картину.
— Не складывай! Это не твоя задача! И вообще не твое это все. Твое — это решить, как жить дальше. Че делать с… фасолинкой. Ты ведь наверняка что-то думаешь, а?
— Думаю… думаю, что если бы Назар был сейчас здесь, то и думать бы не пришлось. Тогда было бы все понятно само собой. Но его нет и не будет. Мне жить как-то надо, а для этого надо работать… А как беременной работать?
Олекса несколько секунд внимательно смотрел на нее. Очень внимательно, а потом негромко спросил:
— А по существу?
— Че?
— Ты сама-то ребенка хочешь?
— Вообще?
— Милана, не тупи!
Она помолчала, потом улыбнулась и негромко проговорила:
— Хочу. Именно этого — очень хочу! Только он же не котенок. А если я не справлюсь?
— Почему не справишься-то?!
— Не знаю. Страшно. Нам даже жить негде…
Он снова завис, соображая и в полной мере пуская в себя осознание, что именно она имеет в виду, а потом медленно кивнул и, будто бы отчасти боясь того, о чем говорит, но стараясь казаться уверенным, выдал:
— Жилье — фигня. Я тебе сколько предлагал переехать ко мне. Наконец-то созрела. Не так, конечно, как я себе представлял, но неужели ты думаешь, что я в таких обстоятельствах тебя одну брошу, а?
— Если бы я так думала, я бы сейчас к тебе не явилась, — возразила Милана и вздохнула: — Я вообще не представляю, что бы без тебя делала.
— Выкрутилась бы, ты ж боец! — возмутился Олекса. — Помнишь, как когда вы с Ленкой на конкурсе обе продули, она разнюнилась, а ты младше ее, а еще и успокаивала, говорила, что в следующий раз лучше будет. Жизнь — этот тот же конкурс. В твоем случае — точно. Так что давай это… когда у тебя следующая съемка? До нее ты должна быть огурцом, тебе пока заказы терять нельзя точно.
— Послезавтра. И мне б еще чего найти, пока не заметно.
— Ты с агентством успела договор заключить? Несколько месяцев у тебя, наверное, есть. И потом… Милан, ты же копила деньги, впахивала все это время для… ну в общем, собирала. Так что стартовый капитал имеется. Не пропадешь! И я же рядом.
— Ты всегда рядом, — согласно кивнула Милана и подперла голову рукой. — А еще ты самый лучший. Поэтому учти, кому попало я тебя не отдам. Да и вообще просто так не отдам, понял?
— Да кому я, нахрен, нужен всерьез, кроме тебя? — усмехнулся Олекса. — Слушай, а там у тебя мальчик или девочка? Или это еще неясно?
— А ты кого больше хочешь? — расхохоталась Милана. Он по-прежнему умудрялся в любой ситуации поднять ей настроение.
— Шутишь? Девку, конечно! — не подкачал Олекса.
— М-м-м… — весело хмыкнула она. — Ну пока придется мучиться неизвестностью.
— Пусть другие мучаются, — улыбнулся он и вдруг помрачнел, опустил глаза и пробормотал: — Если он мне когда в руки попадет, я ему все зубы выбью.
