— Что у нас дальше по списку?
— Билет номер восемь, вопрос номер раз. «Эстетический эклектизм литературного постмодернизма». Кажись, сия эстетская дрянь была где-то здесь… — Катя углубилась в конспекты. — Вот. Глянь, сколько тут учить!
— О-о… — застонала Люся. — Мне иногда кажется, что моя голова — это ворота, мозг — вратарь, а любая новая информация — это мячи, и они летят в ворота один за другим, а усталый раздражённый мозг отфутболивает их с возмущённым криком: «Пошли вон! Как-то без вас жили и дальше проживём! Достали!» Но всё же какая-то информация в ворота залететь успевает, и эти случайные мячи и составляют мой скудный багаж знаний.
— Только что держала в руках эту скотскую тетрадь и теперь не могу её нигде найти! — сердилась Катя.
— Ты чё, без очков?
— А ты чё, без линз?
Они воззрились друг на друга одинаково близорукими глазами.
— Ладно, пропустим пока, — вздохнула Катя. — Вопрос номер два. Как называется языковой закон, состоящий из двух фамилий — одного немца и одного француза?
Люся задумчиво почесала лоб.
— М-м… Закон Садо-Мазо?[11]
— Дура. Ципфа-Гиро![12]
Тот майский вечер был последним, отпущенным Люсе для подготовки к госам. И тут приехал он.
На его беду, у Люси ночевала Катя Хетцер. Увидев, кто пришёл, девушка злобно нахмурилась. Красноречивая Катя, если хотела, могла выражаться очень изящно, например: «Зачем явился ты?», «Чего нагрянул?», «Какова цель столь позднего твоего визита?» Но по отношению к тщательно презираемому Денису она была кратка немилосердно:
— Чё припёрся?
— Люсёнок, я к тебе, — игнорируя Катин выпад, улыбчиво сообщил Денис.
В присутствии Дениса Люся слабела на многие места и особенно на голову. Не будь рядом Кати, она бы давно забыла про экзамен и поспешила отдаться любимому прямо на конспектах. Но с ней находилась её самая «добрая» подруга, так что за дальнейшее развитие событий всецело отвечала она.
— Вообще-то у нас завтра госы! — справедливо возмутилась Катя.
— Вот ты и готовься, а Люся и так умная, без подготовки сдаст.
Катя посуровела ещё больше:
— А не ты ли часом, сударь, её намедни бортанул?
— Люсь, может, ты её выгонишь? — ласково предложил Денис.
— Кого? Меня?! Да это тебя надо гнать — причём быстро и взашей! Мало того что жизнь ей ломаешь, так ещё и к госам готовиться не даёшь! Приехать он, видите ли, соизволил. Кормите его, паразита, любите… Пристебай!
Изнемогая от переизбытка противоречивых чувств, Люся принялась беззвучно рыдать. Денис заскучал. Катя ещё долго бросала ему в лицо что-то гадкое, а потом пошла к ревевшей Люсе.
— Тебе надо подкачать ягодицы, — профессионально заметил Денис.
— А тебе — мозги! — отозвалась Катя и тихо обратилась к подруге: — Лысюк, твой выход. Хватит выть, нам до утра часов восемь осталось. Иди и выставь этого придурка за дверь — тебе же легче будет.
Но Люся не успокаивалась.
— Я не могу, — сквозь слёзы шептала она.
— И зря!
— Люсёнок, не плачь, — растерялся Денис, — я не хотел тебя обидеть.
— Если не хотел её обидеть, что ж ты ходишь к ней, как приспичит? — Взяв дело в свои неженственные руки, Катя принялась довольно бодро гнать его к двери. — Как можно быть таким жестоким и мерзким? Эгоист! Кобелина! Скотьё!
— Не лезь в нашу с Люсей жизнь, овца!
— Пошло вон отсюда, чмо. Вашей жизни с Люсей больше не существует, и забудь сюда дорогу!
Захлопнув за ним дверь, Катя вернулась к неожиданно пришедшей в себя подруге.
— Что ты наделала?! — истерично завопила Люся. — Он же теперь не вернётся!
— Лысюк, если ты сейчас не заткнёшься, я тебя очень больно ударю. На госы попрёшься с фингалом. Поверь, он будет чудно оттенять твои бесстыжие глаза! — И схватив список вопросов, Катя уселась на пол. — Всё? Угомонилась? Продолжаем учить. Билет номер сорок шесть. «Стилистическое расслоение русской лексики»…
— Ка-ать, а вдруг он и правда больше никогда не придёт?
— Люська, не зли меня — я в гневе страшна!
— Слово «гнев» пошло от слова «гнить», — машинально провела этимологию Люся.
— Я очень рада, что у тебя, хоть и запоздало, но проснулся мозг!
Наутро был судный день. Люся проснулась бледной, унылой, с маячившей на пороге души депрессией. Катя накачала её крепким кофе и потащила в институт.
— Катька, мне хреново.
— Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! Только попробуй не сдать госы блестяще!
Но Люся была не в том состоянии, чтобы сдавать экзамены блестяще — отвечала она так минорно, словно читала некролог, к тому же, не всегда правильно, не всегда впопад, запинаясь и часто задумываясь. Её отругали, но, учитывая прежние заслуги, всё равно влепили «отл.», и Люся, чувствуя себя как побитая собака, грустно поплелась домой — оставаться на чаепитие ей было стыдно.
Пока она шла, позвонила Катя.
— Ну как?
— Пять, — равнодушно ответила Люся. — Хоть я этого и не заслуживаю…
— Лысюк, ты чё? А кто, если не ты? Тебе чё попалось?
— Палатализация.
— А мне Тредиаковский[13].
— И как?
— Пятёрка. Может, отметим это дело в «Мандаринке»? Машку позовём.
— Нет, Кать, извини, я жутко хочу спать, — сказала Люся, всей душой желая умереть.
Но всё же Люся дотянула до диплома.
Май был жутко нервным — её научный руководитель Надежда Изотоповна непрестанно изыскивала в «Парадоксе родственных связей» новые парадоксальные ляпсусы и изводила Люсю придирками. В перерывах между консультациями она вяло отметила в «Потешной мандаринке» свой двадцать второй день рождения.
Утро стрелецкой казни наступило одиннадцатого июня. Люсю трясло, как перед эндоскопией желудка. Она отвечала первой — взошла на кафедру-эшафот и встала за трибуну. Несмотря на дрожь во всех конечностях, отвечала Люся бодро и увлекательно, с солнечным энтузиазмом свято верующей в этимологию ботанки.
