Глава 16
Ленинград, ноябрь 1941 года
«Здравствуй, Шура! Прости, что не писал тебе так долго. И еще бы дольше молчал, но нельзя так, неправильно, нечестно. Чувство вины снедает меня, потому что знаю, как сильно ты ждешь весточки. Прости, жена, что она оказывается совсем не такой, как тебе бы хотелось.
Знаю, что причиню тебе боль своим письмом, но не могу иначе. Не могу больше скрывать. И не хочу, чтобы твои ожидания моего возвращения были напрасными.
Я не вернусь, Шура. Так случилось, что здесь, вдали от родного дома, я встретил свою настоящую любовь. Знаю, что ты подумаешь, прочитав эти строки: что те же самые слова я говорил тебе. Но мы люди, нам свойственно ошибаться. Вот и я ошибся. Мы поторопились с тобой со свадьбой, жена, не успели проверить свои чувства. Ведь были знакомы совсем недолго.
А здесь, каждый день встречаясь со смертью, я понял, наконец, что такое подлинная жизнь. Был немного ранен, и наша сестричка так заботливо и трепетно выхаживала меня, что мое сердце не могло не отозваться. Шура, я не хочу тебе лгать, не хочу давать ложных надежд. Скоро все закончится, в твой любимый город придет весна, и ты обязательно будешь счастлива. Только без меня. Ты молода, красива, я уверен, что еще обязательно найдешь свою судьбу. Поймешь, что это не я, Шурочка. И сможешь когда-нибудь меня простить.
Это будет непросто, я знаю, сам не могу простить себе, что причиняю дорогому для меня человеку такую боль. Да, ты мне дорога, мы столько всего прошли вместе. Поэтому и признаюсь тебе, как есть, не хочу ничего скрывать.
Постарайся поскорее забыть обо мне, жена, хотя бы просто забыть пока. Все остальное придет позже, я всем сердцем верю в это. Ты справишься, ведь ты такая сильная.
Не пиши мне ответное письмо, не надо. Так будет лучше для нас обоих. Прощай.
Иван Павлов».
***
Помятый листок выскользнул из рук и спикировал на пол, к ногам. Как бумажный самолетик. Они запускали такие вместе с Ваней, сразу после выпускного, а потом, год спустя, гуляя по набережной в прозрачном сумраке белых ночей вскоре после свадьбы.
Может, она спит? Последние ночи ведь почти не сомкнула глаз. Устала безумно. Вот и мерещатся всякие глупости. Ваня не мог такого написать. Не мог подписаться настолько сухо, будто в официальном сообщении. Иван Павлов? Он давным-давно перестал быть для нее Иваном. Ваня, Ванечка, Ванюша. И еще множество ласковых вариантов. Но не строгая подпись с фамилией, нет! Это какая-то ошибка! Такого просто не бывает!
— Шура? Шурочка, ты в порядке? — старый друг мужа осторожно коснулся ее руки, вынуждая поднять глаза. Она всмотрелась в осунувшееся, посеревшее лицо, усталые и наполненные тревогой глаза.
— Андрей, скажи, это же неправда? Какая-то дурная шутка, да? Вы разыграть меня решили?
Боль в груди была такой сильной, что заглушила даже сделавшееся почти постоянным чувство голода. На выложенные на стол подарки Шура смотрела почти равнодушно.
— Разве можно шутить такими вещами? — потрескавшиеся губы мужчины вытянулись в скорбную линию, и он опустил глаза. — Прости, что принес тебе такие печальные вести. Я очень не хотел этого делать, но… Иван мой друг. Я не мог отказать ему в просьбе. А ты должна знать правду.
— Я не хочу знать такую правду! — она поежилась, кутаясь в старый, истончившийся шерстяной платок. С каждым днем в квартире становилось все холоднее. А теперь вообще казалось, что слишком рано пришедшая зима прорвалась в помещение, затягивая ее в свои ледяные объятья.
— Тебе нужно отдохнуть и поесть, — Андрей, взяв ее за плечи, легонько подтолкнул к столу. — Тут немного, но на несколько дней должно хватить. Шура, слышишь? Поешь прямо сейчас, ты так похудела, что смотреть страшно! А я пока нарублю дров.
Еще вчера за хлеб, банку тушенки и сахар она отдала бы все на свете. А сейчас будто забыла о чувстве голода. Нет, это точно не по-настоящему! Ведь в последнее время оно ни на мгновенье не оставляло, а раз она его не чувствует, значит, что-то не так. Кошмарное забвение пройдет — и все вернется на круги своя. И будет другое письмо, теплое, полное любви и надежды. Ее Ваня напишет то, что она действительно ждет и в чем так сильно нуждается. Куда больше, чем в еде и тепле.
Глава 17
— Тетя Таня, скажите, а кто жил в этой квартире раньше? — я с трудом дожидаюсь завершения уроков на следующий день, чтобы поговорить, наконец, с нашей вахтершей. Строчки из старого дневника зацепили до такой степени, что я ночью почти не сомкнула глаз. Слишком созвучным оказалось то, о чем прочитала. Боль незнакомой мне Шуры, которая в такое сложное и страшное время осталась совсем одна. Без любимого человека, без того, на которого надеялась всем сердцем.
Я слишком хорошо понимаю ее чувства. Пусть в жизни Максима не появилась другая женщина, но безумная страсть к работе — тоже предательство. И почему-то кажется, что если узнаю, чем закончилась история восьмидесятилетней давности, это и для меня самой что-то прояснит. Долго читала вчера, но так и не добралась до финала: слишком много переживаний и боли было там. Такое нельзя воспринять сразу целиком — сломает. Я от своих-то проблем едва на ногах держалась. А тут ведь не роман выдуманный в руки попал — реальная жизнь.
— Родственница моя. Дальняя, — тетя Таня поглядывает на часы, чтобы не пропустить, когда нужно дать звонок для второй смены. Снова переводит взгляд на меня и улыбается. — Про таких говорят «седьмая вода на киселе». Почти чужой человек, мы и не общались-то почти. Да только так вышло, что ближе меня никого у нее и не оказалось.
— Ни мужа, ни детей? Совсем никого? — понимаю, что лезу не в свое дело и любопытство слишком заметно, но ничего не могу поделать с собой. Выходит, так и не вернулся муж к хозяйке дневника. И не сбылось его пожелание, никого она больше не встретила. Так сильно любила?
— А почему ты спрашиваешь, Верочка? — вопросом на вопрос отзывается старушка. — Боишься, что желающие на квартиру найдутся и съехать тебе придется? Так не переживай, других наследников, кроме меня, нет. А я продавать ее не собираюсь. Поэтому живи спокойно, сколько потребуется.
Что тут ответить? Я не решаюсь признаться, что волнует меня совсем не квартира, а то, что было дальше с девушкой Шурой, как она пережила те дни, как справилась. А еще больше тревожит, почему так случается. Почему умирает любовь, которая, казалось, должна длиться вечно? Почему самые близкие люди становятся чужими? В какой момент это происходит и по чьей вине? И можно ли что-то изменить?
— Ты все такая же грустная, дочка, — задумчиво проговаривает тетя Таня. — Не поговорили вчера? Или не доехал до тебя муж?
Конечно, это же она рассказала Максиму, где меня искать. Я бы не удивилась, если бы узнала, что сама и уговорила его приехать. То, что в квартире могу жить, сколько угодно, — это только слова. Она не выгонит, конечно, но куда с большей радостью помирила бы меня с Максом. Я и сама этого хочу… сильнее всего на свете, но одновременно понимаю, что с каждым днем, с каждой минутой мы все дальше и дальше друг от друга.
— Так поедь к нему, Вера, что тебя останавливает? Гордость в любви — плохой советчик. И ты лучше меня знаешь присказку, что ломать — не строить, учительница ведь. Сколько раз детям такое говорила? Вот и прислушайся теперь сама.
Я горько улыбаюсь.
— Теть Тань, вы мне квартиру дали, чтобы от мужа сбежать, а теперь уговариваете с ним поговорить. Не стыкуется это как-то вместе.
— Да ты, чай, не трубы на заводе кладешь, чтобы их стыковать! — неожиданно хмурится старушка. — Я ведь вижу, что сердце твое не на месте. Сбежать сбежала, а оно-то с ним осталось. И ничего тебе с этим не поделать, пока не разберетесь во всем. Расставаться тоже нужно по-человечески, без обид и недомолвок. Поэтому поезжай, поговори. А там, глядишь, что-то и переменится.
