Священство, по большому счету, изо дня в день не становилось намного более стимулирующим, но я чувствовал, что помогаю. Я чувствовал, что изменил жизнь каждого человека, к которому прикоснулся. Я сделал что-то реальное, осязаемое, что не набило карманы моей семьи или какой-то другой семьи большим количеством денег, чем они могли потратить за четыре поколения, что не дало Семьям больше власти, чем у них уже было. Я чувствовал, что у меня есть цель. Необходимость еще раз послужить своей семье – отомстить за моего брата, лишила меня этого. И это то, чего Левин и Виктор, похоже, не могут понять, что клятвы, которые я давал, нарушал и давал снова, это все, что у меня осталось от жизни, которая заставляла меня чувствовать, что у меня есть причина для существования в ней, помимо эгоистичного удовлетворения других. Я не был создан для мира, в котором живут доны, паханы и короли этих семей. Я никогда не смогу полностью избежать этого.
Но Саша может… и я хочу этого для нее.
Я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедиться, что у нее это есть.
5
САША
Проходит неделя, прежде чем я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы встать с постели, но мне кажется, что прошло гораздо больше времени. Несмотря на то, что худшая из опасностей осталась в прошлом, Макс увеличивает дистанцию между нами, и как бы мне ни хотелось притвориться, что я не знаю причины этого, конечно, я знаю. Он регулярно приносит мне еду, следит за тем, чтобы у меня была вода, и чтобы я принимала лекарства, и оставляет мне стопки книг для чтения, ни на одной, из которых, я не могу сосредоточиться.
Дни, в течение которых я выздоравливаю, тянутся бесконечно. Это делает меня колючей и раздражительной, и я стараюсь не вымещать это на Максе, хотя часто расстраиваюсь из-за того, что он не хочет остаться и поговорить со мной. Я знаю, что он избегает интимности, которую создали бы между нами долгие послеполуденные разговоры в постели, чего-то, что могло бы перерасти в иную близость. Тем не менее, я также знаю, что ему здесь делать так же мало, как и мне. Мы оба заперты в странном чистилище, плывем по течению, пока не сможем вернуться домой.
Я надеялась, что это будет то место, где наши отношения будут процветать. Я надеялась, что уединение укрепит нерушимую близость между нами, превратив нашу дружбу с одной ночи во многое, гораздо большее.
Вместо этого произошло обратное.
В тот день, когда я наконец чувствую себя достаточно хорошо, чтобы встать с постели, на следующее утро после визита доктора Гереры, во время которого он заверил меня, что у меня снова появились все признаки хорошего здоровья, я чувствую себя так, словно меня освободили. Я просыпаюсь от солнечного света, светящего в окно, и пения птиц снаружи. Я потягиваюсь, как Золушка, просыпающаяся в старом мультфильме, чувствуя, что утро начинается заново. Боли от моей болезни в основном утихли, оставив лишь отголосок там, где они пульсировали во мне раньше, и Макс пообещал мне экскурсию по поместью, как только я почувствую себя лучше. Я смогу провести с ним время, а это значит, что день будет идеальным.
За последнюю неделю домработница Джиана несколько раз помогала мне сходить в душ, это означает, что у нас гораздо более личные отношения, чем мне хотелось бы в начале, но я по-настоящему не ценила этого до сегодняшнего дня, когда я смогла добраться туда самостоятельно. Это одна из тех вещей, которые я до сих пор всегда считала само собой разумеющимися. Я стою тут мгновение, упираясь пальцами ног в плитку с подогревом песочного цвета, пока, наконец, не подхожу к застекленному душу и включаю горячую воду.
Вся комната невероятно роскошна, даже для того, кто уже живет в особняке. Столешницы отделаны мрамором, стены в большей степени выложены плиткой песочного цвета с золотой каймой, а ванна-джакузи выглядит так, словно в ней могут поместиться шесть человек. Полотенца толстые и пушистые, мыло и туалетные принадлежности в изящных контейнерах, и все это выглядит как самый элегантный отель, в котором я когда-либо могла себе представить пребывание.
Сам по себе душ божественный, с тройными насадками для душа и постоянным потоком горячей воды, под которым я могла бы стоять вечно, и я это делаю в течение длительного времени. Это не так уж сильно отличается от домашнего, но после стольких быстрых, головокружительных душей, прежде чем я, спотыкаясь, вернулась в постель, чтобы продолжить выздоравливать, это похоже на религиозный опыт.
Эта мысль возвращает меня к Максу, и я закусываю губу. Я не хочу давить на него. Он ясно дал понять, что хочет сохранить нашу дружбу именно такой, и я не хочу ее разрушать, потерять его совсем. Он слишком много значит для меня, даже если держать меня на расстоянии вытянутой руки кажется пыткой после того, что произошло между нами. Я буду хорошим другом. Я не буду флиртовать. Я не буду давить. Я не буду пытаться зайти дальше, даже если возникнет напряжение.
Я знаю, что первой доминошкой, с которой все началось, был тот день в доме Макса, когда я поцеловала его. Второй было то, что я опустилась на колени, чтобы отсосать у него. А потом они все посыпались одна за другой.
Макс был таким же добровольцем, таким же соучастником. Но я начала это, а он был тем, кто положил этому конец. Поэтому я должна оставить это там, или я рискую потерять одного из своих самых лучших друзей.
Я задерживаюсь в душе, пока вода не начинает остывать, не торопясь вытираться. Я нахожу в своем чемодане струящийся сарафан кремового цвета из легкого материала с рисунком в виде бирюзовых пейсли, с коротким вырезом и длинной юбкой. Я укладываю мокрые волосы на макушке и смотрюсь в зеркало, решив, что все еще выгляжу немного бледной, но уже не такой болезненной, как раньше, а затем направляюсь к лестнице.
Я не уверена, где кто-то может быть или что кто-то делает, дом и так кажется слишком большим для четырех человек, а сотрудники службы безопасности всегда кажутся невидимыми, я уверена, специально. Но на полпути вниз по лестнице я чувствую запах готовящегося завтрака, и у меня урчит в животе.
Я ожидаю застать Джиану на кухне за приготовлением пищи, но пораженно останавливаюсь в дверях, когда вижу, что вместо нее у плиты стоит Макс.
Сначала он меня не замечает. Плита представляет собой плиту с плоской поверхностью, встроенную в длинную столешницу из черного гранита, над которой расположены блестящие шкафы из темного дерева. На огромном прилавке очень мало бытовой техники, но справа от Макса, между ним и огромным холодильником из нержавеющей стали, разбросано несколько ингредиентов. Еще больше их на огромном острове, вокруг которого стоят несколько табуретов из красного дерева с бархатными подушками. Я неуверенно делаю шаг вперед, прочищая горло, направляясь к острову.
Макс резко поворачивается, и у меня вырывается смешок, прежде чем я успеваю себя остановить. На нем фартук поверх стандартных черных брюк и рубашки, ничего особенно смешного, но что-то в этом зрелище поражает меня настолько, что я все равно не могу удержаться от смеха.
— Что тут смешного? — Он требует ответа, но его рот тоже дергается, и я снова заливаюсь хихиканьем, прислоняясь к островку.
— Я никогда раньше не видела, как мужчина готовит. — Это правда. Я не видела. Еда в приюте подавалась в виде шведского стола в кафетерии, и ни один из отцов в моих приемных семьях не соизволил бы приготовить еду самостоятельно. Сама мысль о том, что Виктор будет готовить, смехотворна. Я никогда не видела, чтобы мужчина готовил сам, и хотя я так же поражена своей реакцией на это, как и Макс, это еще больше подогревает мое отношение к нему.
— Ну, мне пришлось научиться заботиться о себе, — говорит он с ухмылкой, возвращаясь к тому, что он готовит и что так потрясающе пахнет. — Я больше не живу жизнью избалованного сына мафии или священника, когда для меня всегда готовят еду. — Он подмигивает мне, и я чувствую, что краснею. — Полагаю, я всегда могу подняться в главный дом поужинать, когда бываю дома, но мне не нравится чувствовать себя обузой. — Он пожимает плечами. — Оказывается, это приятное чувство, знать, что я могу сделать все сам. Это помогает мне чувствовать себя менее беспомощным перед моими обстоятельствами.
