чтобы не отвесить подзатыльник.
– Тут не массажный стол, – бурчу я.
– Так сядь на меня сверху!
– Не буду!
– А ну, села! Пять, четыре…
Дурак! Внутри я киплю, но снимаю обувь и перелезаю на постель.
Сидеть верхом на Дикаеве греет мое самолюбие: небось, он привык сам всегда быть сверху.
А еще на нем достаточно удобно и продолжаю начатое уже чуть смелее.
Если это все, что ему от меня надо. То оторвусь на нем, не жалея, и свалю в закат.
Тут бы, конечно, не помешало масло для массажа, но это уже чересчур, я считаю. Слишком интимно. Некоторым и так сойдет.
Тем более что мышцы Дикаева охотно поддаются, непонятно с чего ему вообще массаж потребовался. Перейдя от шеи к трапеции, я впадаю в транс. Наглаживаю, сжимаю. Процесс оказывает на меня какое-то гипнотическое действие, связанное с эстетическим наслаждением красивым телом, круто замешенном на удовольствии от того, что Дикаев молчит и только иногда одобрительно постанывает.
Уже отлюбив его спину от затылка до поясницы, замечаю, что зона между лопатками у него особо чувствительная. Именно массаж там вызывает у него мурашки, вздрагивание и учащенное дыхание.
Ладно уж. Делать так делать. И я уделяю этому месту особенное внимание, полностью сосредоточившись на своих тактильных ощущениях.
Почти закончив, я улавливаю, что дыхание Дикого стало тяжелее, хотя, казалось, должен был расслабиться.
– Тяжело? – уточняю я, я ведь все-таки давно сижу. Минут двадцать точно.
– Н-нет, – слышу я после небольшой паузы. – Продолжай.
И голос такой странный. Пожав плечами, я снова прорабатываю шею и затылок, зарывшись пальцами в густые волосы, и так увлекаюсь, что внезапно перевернувшийся мир становится для меня неожиданностью.
Я ошалело хлопаю глазами, глядя в лицо нависающего надо мной Дикого.
Наклонившись ко мне так, что мы почти касаемся носами, он хрипло шепчет:
– Я имел в виду не такой массаж, – и обещает, вызывая у меня мурашки: – Сейчас я тебя научу.
Она издевается?
Сопит там сверху, попкой елозит, наглаживает…
И это нихрена не похоже на массаж. Это больше смахивает на приглашение к пореву!
Я, что, железный?
Уже минут десять маюсь дискомфортом в штанах.
Не может же она не понимать, что вытворяет?
– Тяжело? – сиплый голосочек только подливает масла в огонь.
Тяжело? Пиздец, как тяжело сдерживаться.
Но ладошки останавливаются, а я уже подсел на этот кайф.
Меня уже заливает жаром.
– Нет, продолжай.
И коза тянется к затылку, ее волосы кончиками касаются спины, и я представляю, как охуенно она выглядит в позе наездницы, как мои пальцы впиваются в ягодицы, как розовеют ее щеки и приоткрываются губы…
Член наливается и давит на ширинку. Блядь!
Она нарывается!
Все. С меня хватит. Сама напросилась!
Рывком перекатываюсь, подминая под себя мягкое тело, и жду тянущихся ко мне губ, призыва в глазах… И нихрена!
Коза хлопает на меня глазюками, делая вид, что не вкуривает, что происходит.
Только облизывает губы, и от зрелища мелькнувшего кончика языка, я зверею. Ну, зараза, сейчас получишь обраточку.
– Я имел в виду не такой массаж. Сейчас я тебя научу.
Сдуваю белые пряди с ее плеча, и Истомина судорожно вздыхает, таращась на меня и хлопая ресницами. Но лицо скорее недоуменное. Ничего, актриса, ты мне свою сущность покажешь.
И я просовываю руку ей под шею и аккуратно сдавливаю. Кабздец, шейка такая тонкая, что я одной рукой ее обхватываю. А коза от неожиданного удовольствия прикрывает глаза, а на щеках проступает тот самый румянец, который мне представлялся.
Прохожусь напряженными пальцами по шее, и у сивой приоткрываются губки. Как я и воображал. У нее вырывается такой блаженный вздох, что мой член почти рвет джинсы. С этой секунды я способен думать лишь о том, а как она выглядит, когда кончает.
Забираюсь ей под спину обеими руками и с нажимом провожу вдоль позвоночника. Заноза только выгибается и дышит так, что я готов зубами разорвать ее долбаную рубашку, чтобы поподробнее изучить этот феномен. Я бы и в доктора поиграл.
Сцепив зубы, поглаживаю ребра, спускаясь к талии. Чтобы сомкнуться моим пальца не хватает всего чуть-чуть.
Бля, я не знаю, хорошо это или плохо, что ее глаза сейчас закрыты, потому что у меня на роже сто пудов написано, что я ощущаю при взгляде на то, как Истомина покорно поддается моим рукам.
А я себе ни в чем не отказываю. Ныряю под выправившийся из ее джинсов нижний край рубашки, поглаживаю вздрогнувший живот. Башню рвет от одного вида моей лапищи на белой коже.
А когда сжимаю изгиб бедра, тающие розовые следы от моих прикосновений будят хуевы инстинкты.
Пометить всю. Понаставить засосов.
Мой подарок. Мое.
Чтобы в зеркало смотрела и видела, кому принадлежит.
Уткнувшись своим лбом в ее, я пробираюсь пальцами под пояс ее джинсов и массирую поясницу. Она ведь не пощадила меня, дразнила, ласкала… У меня есть моральное право потискать ее в ответ.
А она живая, теплая, постанывает и попискивает, кусает губу, когда ей особенно приятно. О! Истомина, это еще даже не глубокий массаж.
От картинок в воображении, как она будет подо мной метаться, в голове происходит замыкание. Мыслей нет. Кровь шумит в ушах. Член ноет.
Контроль летит к чертям.
Поцелуй случается сам собой.
С хриплым рыком сжимаю податливую попку и впиваюсь в розовые губки, раздвигая их языком, шалея от их нежности.
Бля, я бы даже попробовал ее «там». Так ли шелковисты ее складочки.
Истомина, несмотря на занудство, удивительно отзывчива, уверен, она бы меня порадовала своей реакцией на качественный куни…
Ебать, Истомина! Отрава.
И я ее хлебнул. Опять.
Цветочные духи ее сраные даже заводят.
Я трусь стояком, томящимся в джинсах, о ее промежность, тискаю задницу и не могу оторваться от ее влажного рта. Наконец-то ее шустрый язычок начинает активничать. Я чувствую ее пальцы, зарывшиеся мне в волосы, и это пиздец.
По какой причине я не собирался трахать Истомину, я уже не помню.
Похуй.
Она должна стонать подо мной. Можно и на мне. Не принципиально. Главное, стонать и послушно выполнять все мои желания.
Рубашка больше не помеха, я расстегиваю ее, не задумываясь, и мну небольшие остренькие грудки, чувствуя сквозь кружево напряженные соски.
Блядь.
Я помру, если сейчас не окажусь внутри занозы.
Прикусив в наказание ей шею, я расстегиваю ширинку, потому что болт рвется на свободу. Сейчас и
