тишина. Неловкая. Напряженная. Я могу ее нарушить вопросом, который зудит под кожей после той ночи в клубе.
Во мне снова закручивается вихрь тяжелых эмоций от одного только воспоминания о том, как Арзамов трогал ее.
Мне уже знакомо это жгучее чувство. Но за последние три года мне больше не довелось его испытать. Наверное, поэтому оно накрыло так, что я слетел с катушек и поздравил именинника в челюсть.
Это минимум того, что он заслужил. Я ведь видел, как цепенело ее тело от его липких лап и каким испуганным выглядело лицо. Особенно когда она заметила в випке меня. Узнала. И растерялась, дурочка. Что все полетело из рук.
У меня у самого закоротило в груди. Переклинило. Прошибло так, будто реально током ударило.
И прямо сейчас в башке только один вопрос: есть ли кто у нее?
Эта мысль проходится по мне острым лезвием.
Блядь, ответ очевиден. Тупо себя обманывать. Но тогда какого хера этот сраный мудак позволяет, чтобы ее лапали по клубам?!
Сердце стучит отбойным молотком. Нужно выдохнуть. Все проблемы от отсутствия самоконтроля. Это я себе как чертов тренер говорю.
Дождь немного притих, и она, открыв окно, подставляет лицо под капли дождя. Ее щеки горят. Будто в машине не кондей работает, а включен обогрев.
Быстро перевожу взгляд на дорогу и снова на нее. Черт. Ее светлые волосы развеваются на ветру, и она постоянно поправляет их, убирая за уши. Красивая пиздец.
Я отворачиваюсь и снова сосредотачиваюсь на дороге, приказывая сердцу успокоиться на хуй. Но проблема в том, что это уже невозможно.
Паркуюсь на обочине. Глушу мотор и, облокотившись на руль, выглядываю вперед. Воздух такой тягучий, что дышать тяжело.
По лобовому стеклу бьет редкий дождь, дворники лениво смахивают в стороны скользящие капли. Но челюсти все равно сжимаются от понимания, сколько здесь стоят квартиры.
Утихомирившиеся эмоции вновь вспыхивают в груди, и внутренности завязывает узлом. Невыносимо, блядь. Не хочется верить, что она все-таки приняла деньги моей матери. Хотя я сомневаюсь, что их хватило бы на хату в центре Питера.
— Живешь здесь одна на зарплату официантки?
Вопрос брызжет ядом. Не могу, блядь. Киваю на старинный дом в традиционном классицизме. В центральном районе. Один из самых дорогих в Питере. Фактически на набережной.
Хорошо устроилась. Но я даже думать не хочу, за чей счет. Мне вообще, блядь, не стоило спрашивать то, на что я не готов услышать ответ.
— Извини, конечно, — ее голос взволнованно прыгает, — но это не твое дело.
Конечно, блядь. Не мое. Но внутри все ломает так, что ощущается как мое. И только мое.
Дождь опять усиливается и громко барабанит по крыше и стеклам.
Атмосфера в салоне накаляется до искрящихся молекул. И я втягиваю в себя эти искры, разжигая в груди самый настоящий огонь. Нет. Это она во мне его разжигает. Ведьма.
Алиса поправляет сарафан, сумочку и волосы. Но по-прежнему остается на месте. Ее грудь поднимается и опускается. Будто дразнит меня, черт возьми. Глаза смотрят куда угодно, но только не в мою сторону. И я, блядь, пользуясь этим, пожираю каждый сантиметр ее хрупкого тела.
Алиса шумно выдыхает и нервно облизывает свои чуть приоткрытые розовые губы. Черт. Сожрать готов. Всю ее. Хочу во всех смыслах. Трахать. Любить. Целовать.
Я, блядь, видимо, умом тронулся. Ну нереально ведь, чтоб так накрыло? Пока не смотрит на меня, незаметно поправляю железный стояк в шортах и едва не издаю болезненное шипение. Твою мать…
Алиса резко поднимает голову и бросает на меня беглый взгляд, прощаясь шепотом:
— Всего тебе хорошего, Илай.
Я уже чувствую, как она ускользает от меня, но в то же время понимаю, что предотвратить ее уход не получится. Хуже только сделаю.
Алиса уже почти открывает дверцу машины, но внезапно в тишине салона раздается входящий звонок. Не у меня. Она вздрагивает и начинает рыться в своей маленькой сумочке на коленях, тоненькая цепочка которой перекинута через плечо. Руки судорожно перебирают содержимое и, когда Алиса вынимает мобильник, вместе с ним из сумки выпадает… соска?
Херня какая-то. Зачем она ей? Но спросить не успеваю, потому что Алиса быстро прячет ее обратно в сумку. Слишком быстро. На меня не смотрит. А у меня от ее реакции невольно ухмылка кривит губы. Тоже нервничает. Может, еще не все потеряно? А когда опускаю взгляд на экран ее мобильного и вижу высветившееся мужское имя, моя улыбка гаснет.
Рома.
Внутри все моментально напрягается. Алиса, поймав мой пристальный взгляд, тут же сбрасывает вызов, и тогда на экране появляется заставка с ребенком.
Голубые глаза и шевелюра светлая. Лицо настолько кукольное, что даже не верится, что это реальное фото. Идеальная картинка. Будто нейронка сделала.
Но мысли снова возвращаются к мужскому имени, и внутри закручивается страшная воронка. Жгучая такая. Хочется постучать себя в грудь, чтобы избавиться от этого ебаного дискомфорта.
Алиса выпрыгивает на улицу, прежде чем я успеваю остановить ее. Хлопает дверью и убегает. А я остаюсь один на один с разъедающими эмоциями.
Что за мудак ей звонил?
Какой, на хуй, Рома?
Дрожащими пальцами тыкаю в кнопки домофона.
Монотонная трель вызова, кажется, длится вечно.
А я все больше и больше чувствую, как невидимые стены смыкаются вокруг моего взволнованного сердца.
Я задыхаюсь от ощущения, что ловушка вот-вот захлопнется. Сейчас я сбежала. Но, что-то мне подсказывает, что все предрешено и выхода из этой ловушки нет. Есть лишь оттягивание неизбежного.
— Кто? — наконец раздается голос Лены, а на заднем фоне слышу лепет своего сына.
— Я, — глухо выдыхаю. — Открой. Скорее.
— Ты чего-то быстро.
— А может, мы поговорим дома? — нервно выпаливаю я и оглядываюсь назад.
Машина Багирова стоит на том же месте. Я машинально дергаю дверь. И когда она с характерным щелчком открывается, я буквально врываюсь в парадную.
Прохожу мимо лифта и поднимаюсь по лестнице, надеясь, что смогу перебить мандраж физической нагрузкой.
Но уже на третьем этаже понимаю, что сделала только хуже, потому что ко всем моим симптомам нервного возбуждения добавляются одышка и дрожь в ногах, а страх просачивается еще глубже.
Я бы очень хотела иметь достаточно контроля над мозгом, чтобы подать сигналы во все свои нервные окончания и отменить эту глупую реакцию.
Но, кажется, уже слишком поздно.
У меня паническая атака. Я ссылаюсь на нее, потому что мысль, будто меня волнует сам Багиров, его взгляд и голос, вызывает сильное отторжение.
Господи, он смотрел на меня так, что
