то, что я взволнован и зол, я также испытываю благоговейный трепет. Руби не позволила страху помешать ей жить.
Я перевожу взгляд на дверь. Небо затянуто тучами, что свидетельствует о приближении грозы. На пустом ранчо тихо, если не считать далеких раскатов грома.
Я проверяю время на кухонных часах. Скоро наступит вечер.
Руби ушла час назад кормить Уинслоу, и ее отсутствие заставляет меня отчаянно желать ее увидеть. Беспокойство пронзает меня насквозь. Я боюсь, что она потеряла сознание. Что меня нет рядом.
Я провожу рукой по своей щетине, отгоняя мрачные мысли, которые поселились в моей голове.
Я должен держать их под контролем.
Прежде чем я успеваю справиться с этим, дверь с грохотом распахивается, и в дверном проеме появляется Руби с приоткрытыми губами и цветочной короной на голове.
Я выпрямляюсь в кресле, и мои плечи моментально расслабляются.
― Привет, ковбой, ― выдыхает она.
Мои губы растягиваются в улыбке.
― Привет, подсолнух.
Она сбрасывает туфли, волосы, подхваченные ветром, рассыпаются по плечам. Подол ее розового сарафана взмывает вверх, развеваясь вокруг бедер и подчеркивая ее длинные худые ноги.
― Я думала, ты на ранчо, ― говорит она. От нее исходит запах солнца и хвои.
― Взял выходной, ― хмыкаю я, потянувшись к ней.
― Еще один выходной? ― Она смеется и вздергивает бровь. ― Твои братья подумают, что я плохо на тебя влияю.
С рычанием я обхватываю ее за талию и усаживаю к себе на колени. Впиваюсь в ее губы.
― Лучшее дурное влияние в мире.
Я рассказал братьям о состоянии Руби. Вместо того чтобы высказать свои сомнения или попытаться переубедить меня, они все поняли. Как всегда, они меня поддержали.
Руби и я ― мы вместе. Мы. Весь этот гребаный мир лежит перед нами. Я проживу свою жизнь с этой женщиной. Я люблю ее сердце, ее душу и ее дикие мечты.
Я люблю ее.
Она моя, и я не отдам ее никому и ни за что.
Руби подставляет губы для поцелуя, затем поворачивается лицом к столу.
― Это что-то новенькое. Чарли Монтгомери за компьютером. ― В ее глазах читается любопытство, ее маленькая ручка скользит по моему плечу. ― Что ты делаешь?
― Кое-что изучаю. ― Я заправляю прядь волос ей за ухо. ― Выясняю, какие продукты тебе следует есть. Нашел несколько кардиологов в Вашингтоне. Мы можем отправиться туда, если понадобится.
Ярко-голубые глаза Руби расширяются.
― Чарли, ты все это сделал?
Я усмехаюсь. Даже не пытаюсь это скрыть.
― Чертовски верно. Моя девочка заслуживает всего самого лучшего.
Ее дыхание сбивается. Она молча соскальзывает с моих колен и направляется к кухонному острову.
Я хмурюсь. От легкой тени грусти на ее лице у меня внутри все переворачивается.
Она стоит там, положив ладони на стойку и опустив голову. Через секунду она закрывает глаза.
― Мне нравится, что ты все это делаешь, ― тихо говорит она. ― Но ты не можешь меня исправить, Чарли. Я не хочу, чтобы ты питал ложные надежды или пытался изменить то, что не в твоих силах. Это мое сердце. Это я.
Ни хрена подобного.
Я срываюсь со стула и подхожу к ней, прижимая к своей груди.
― Прости меня. ― Я обнимаю ее лицо. ― Я люблю тебя. Очень. И ты права. Я не буду пытаться тебя исправить, но я буду беречь. Пока я жив, я всегда буду защищать тебя, черт возьми.
― Я знаю, что так и будет. ― Слабая улыбка мелькает на ее лице, а затем исчезает. Румянец заливает ее щеки. ― Ты просто… не должен относиться ко мне иначе. Я не хочу, чтобы ты считал меня слабой, постоянно беспокоился или мешал мне делать то, что я хочу.
Вот он. Ее страх. Почему она не поделилась со мной своим секретом, когда я рассказал ей о ранчо «Беглец».
Ее так оберегали всю жизнь, что она привыкла к постоянным ограничениям.
Я хочу, чтобы она увидела себя такой, какой вижу ее я.
Идеальной.
― Руби, ― с нажимом произношу я ее имя, чтобы она посмотрела на меня. ― Этим летом я не видел никого слабого. Я встретил сильную девушку, которая заставила меня стать лучше. Которая заставила меня жить, черт возьми. Которая помогала людям, когда в этом не было необходимости. Это ты. Золотая, как и твое сердце, и в тебе никогда не было ничего плохого или сломанного.
— Правда? ― шепчет она, в ее голосе звучит надежда.
― Правда. А это сердце? ― Я прижимаю ладонь к ее груди. ― Я собираюсь узнать о нем все, потому что теперь оно мое, слышишь? Твой ритм ― это мой ритм.
Ее глаза блестят.
― Ты будешь продолжать жить, малышка. А я просто буду тебя беречь.
Кровь приливает к ее щекам. Она вздергивает подбородок, дразнящая улыбка на ее лице моментально заводит меня.
― Думаешь, ты справишься, ковбой?
Притянув ее ближе, я рычу ей в губы.
― Подсолнух, я уверен, что справлюсь. ― Я провожу рукой по округлости ее груди и обхватываю тонкую шею. Ее пульс учащается под моими пальцами. Я отслеживаю его, как она учила меня всю последнюю неделю.
Это сердцебиение ― мое.
Мое, чтобы знать.
Мое, чтобы любить.
Каждый удар ― драгоценный.
Мощный.
― Это сколько? ― Моя рука задерживается на ее пульсе. ― Около 150?
Ее длинные ресницы опускаются, и она касается своего запястья.
― 130.
Беспокойство скручивает меня изнутри.
― Как это ощущается? Тебе больно?
― Нет, ― говорит она. ― Я чувствую трепет. Словно там бабочка. Когда она бьется быстрее… это похоже на давление. ― Она смеется, ее смех ― как мелодичный звон, который воспламеняет мою душу. ― Вот. Я покажу тебе.
Приподнявшись на цыпочки, она целует меня, проникая языком в мой рот. Ее ногти впиваются в мое плечо, и из меня вырывается мучительный стон.
Под кончиками моих пальцев ее пульс учащается.
С рычанием я отстраняюсь от нее.
― Руби, ― предупреждаю я, не желая причинять ей боль.
Улыбка растягивает ее губы. Она делает шаг ко мне, просовывая стройную ногу между моими.
― Вот так можно завести сердце, ― говорит она, ее великолепные голубые глаза темнеют от желания. ― Просто поцелуй меня, ковбой.
К черту.
Я целую.
Мои губы поглощают ее. Руби прижимается ко мне, учащенное дыхание синхронизируется с ударами ее сердца. Каждый из них я чувствую. Мое сокровище.
