доме отца я больше не могу. А после всех его выпадов в адрес Женьки я его даже видеть не хочу.
— Нет, прости, я не вернусь.
Сонька еще горше заливается, а потом вдруг выкрикивает яростно:
— Ненавижу Гордееву! Ненавижу! Это всё из-за нее! Она сломала нам жизнь. Как всё хорошо раньше было! А она влезла и всё разрушила! Хочу, чтоб ее не было! Чтоб ее вообще не стало!
— Прекрати сейчас же, — осекаю я ее. — Не смей так про нее. А то поссоримся. Слышишь меня?
Трясу ее заплечи, но Сонька только горестно завывает. На нее такую несчастную я даже сердиться толком не могу. Вот что с ней делать?
Вздохнув, веду ее на кухню, усаживаю на стул. Завариваю ей чай.
Сонька послушно принимает из моих рук кружку и даже пытается пить, но лишь стучит зубами о край и всё проливает мимо, на себя, на стол.
Кое-как она все же успокаивается. И я возвращаюсь к ее словам. Пусть она бросила их сгоряча, но меня это задело.
— Сонь, Женька тут ни при чем. Зря ты на нее так. Ты пойми, она мне нужна… очень нужна. Я не могу без нее.
— А я?
— И ты, конечно, нужна. Но не заставляй меня разрываться на части. Я и так сейчас в диком раздрае. Если бы вы с ней подружились…
— Нет. Не хочу. Я не люблю ее.
— Ну хотя бы давай без этой злобы и агрессии в ее адрес?
— Хорошо, — нехотя соглашается Сонька.
— Ты пойми, не будь ее, все равно я бы свалил рано или поздно от отца. Потому как достало уже терпеть его загоны.
— Можно я тогда с тобой? Можно я к тебе перееду тоже? Буду с тобой тут жить, а?
— Сонь, давай не сейчас? Я тебя обязательно заберу, но чуть позже. Мне надо пока как-то самому устроиться. Чем я тебя кормить хотя бы буду?
— А когда заберешь?
— Ну, месяц-два потерпи, а я пока придумаю что-нибудь.
— Хорошо, — Сонька расстроенно вздыхает. — А ты в школу будешь ходить?
— Ну, конечно. Завтра приду.
— А на чем ты будешь добираться?
— На автобусе, — усмехаюсь я.
На ее вспухшем от слез лице отражается чуть ли не ужас. Она порывисто подается ко мне, обвивает шею руками и бормочет:
— Бедный мой Стасик…
— Да брось, Сонь. В автобусах пока никто не умирал.
— Все равно… — она опять начинает всхлипывать. — Это кошмар какой-то.
Я снова наливаю чай. На этот раз она выпивает его почти весь. Но тут у нее звонит телефон.
— Это папа, — шепчет Сонька, поднимая на меня испуганные глаза. — Наверное, хочет узнать, как я к тебе сходила.
— Скажи ему, миссия невыполнима.
Она принимает вызов и лепечет в трубку:
— Да, папа, я здесь… Папа, я у Стаса… Нет, он не поедет… Папа, он не хочет возвращаться…
Я отхожу к окну, но даже оттуда слышу отцовские вопли: идиотка, бестолочь, ничего тебе поручить нельзя…
Потом он требует меня. Сонька с затравленным видом протягивает мне телефон. Я беру его, но сразу же сбрасываю вызов.
— Стас, ты что?! — в ужасе округляет она глаза. — Он же на тебя страшно рассердится!
— Угу. И что он мне сделает? Из дома выгонит?
Сонька поднимается.
— Мне надо идти. Там внизу папин водитель ждет…
Я провожаю Соньку до двери, подаю ей шубу, целую в щеку на прощанье. Она уже выходит, но вдруг спохватывается.
— Ой, подожди, — она суетливо открывает сумку и достает оттуда телефон и несколько купюр по тысячи, по две и даже по пять. — Это тебе, Стас. Мой старый айфон. Возьми, пока новый не купишь. А то как созваниваться будем?
— Спасибо, телефон возьму, а деньги верни отцу.
— Нет! — вспыхивает она. — Это не папины. Это мои! Я копила вам на подарки. Возьми, пожалуйста! Или я обижусь… Я же так за тебя переживаю, мне так легче будет…
***
Днем я мотаюсь по городу. Реально — на автобусах и маршрутках. Поначалу непривычно, конечно. Тесно, людно и не понимаешь, где выходить, где садиться. Улицы-то я прекрасно знаю, а как ходит общественный транспорт — вообще без понятия. Несколько раз выхожу не там, где надо, и сажусь не на тот маршрут. Но в конце концов осваиваюсь.
В салоне сотовой связи восстанавливаю себе симку. Еще раз в уме благодарю Соньку и первым делом звоню Женьке. Я ведь даже не знаю, как она долетела.
Но она говорить не может. Пишет, что все хорошо и позже перезвонит.
Потом тащусь к Милошу. Просто так, потрепаться, отвести душу. У него, конечно, шок от моей новости, но когда уже собираюсь уходить, он предлагает:
— Если что, у матери в клиники всегда найдется место санитара. Хотя… стой! Ты ж в математике сечешь и в информатике, а она как раз спрашивала… Короче, я с матерью поговорю.
Обратно еду уже правильно. Где надо — сажусь, где надо — выхожу. Одно стремно — без машины времени уходит вагон тупо на одни разъезды. Но привыкну, говорю себе. Живут же другие как-то без колес и везде успевают.
Подхожу к подъезду и вижу отцовский черный мерин. А затем и отца собственно персоной. Морально готовлюсь к его натиску и ору, но он с минуту просто стоит, топчется на месте и смотрит на меня как-то странно. То ли виновато, то ли сконфуженно. Я таким отца точно никогда не видел.
— Стас, поговорить надо, — глухо произносит отец.
— Вчера уже поговорили, — отвечаю я.
— Стас, сядь в машину. Разговор непростой будет.
— Если есть что сказать — говори. Прямо тут. Никуда я не сяду.
— Да в кого ты такой упрямец?! — на секунду вспыхивает отец, но почти сразу сдувается. — Не хочешь в машину, давай поднимемся в квартиру?
Я равнодушно молчу. Я с ним не хочу говорить ни в машине, ни в квартире, нигде. И ни о чем.
И тут отец добавляет:
— Это насчет твоей матери…
— Что с ней?
— Давай поднимемся… — повторяет отец.
Я разворачиваюсь и иду к подъезду. Даже не смотрю, следует ли он за мной. Взбегаю по лестнице на свой этаж. Открываю дверь, захожу в темную прихожую и на несколько секунд застываю с колотящимся сердцем, привалившись к стене. Зажмуриваюсь крепко, до слепящих искр в глазах, и пытаюсь унять внезапный мандраж внутри.
Блин, только бы не самое плохое! Только бы она не…
Не могу даже в мыслях произнести это слово, от которого стынут жилы.
Вскоре, коротко стукнув для приличия, входит отец.
