Из нас четверых Брэн определенно единственный, кто на стороне маленького засранца.
— Глиндон уже выбрала его, папа, и он делает ее счастливой, так что, может, тебе не стоит вмешиваться, — вот что он сказал мне раньше.
Как, блядь, я не буду вмешиваться.
Чем больше я с ним разговариваю, тем меньше он мне нравится.
Я просто не для того растил свою единственную дочь все эти годы, чтобы в итоге отдать ее этому уроду.
— Послушайте, я понимаю ваши сомнения на мой счет, — продолжает он серьезным тоном. — Но я прибегал к насилию в подростковом возрасте, когда над контролем импульсов нужно было еще поработать. Сейчас я прибегаю к насилию только тогда, когда мне приходится защищать Глиндон. Оно никогда не направлено на нее или ее друзей и семью.
— Это красивые слова, — говорит дядя.
— Я имею в виду каждое из них и обещаю, что буду оберегать ее всю жизнь.
— Это если ты случайно не потеряешь свою жизнь в это время, — бормочет Лэндон.
— Сейчас, Лэндон. —ТЯ стараюсь звучать строго. — Никаких угроз при посторонних. Это может быть использовано против тебя позже.
Киллиан просто улыбается, как будто не слышал последних слов.
— Глиндон сказала, что вам будет трудно принять меня, но я готов попытаться получить ваше одобрение ради нее — за вычетом тебя, Лэндон. Мне плевать на твое мнение. Мистер и мистер Кинг, я уважаю вас за то, что вы воспитывали Глиндон все эти годы. На самом деле, я преклоняюсь перед вами за то, что вы защищали ее в то время, когда меня не было в ее жизни, но знайте — вы никогда не сможете забрать ее у меня. Вы можете сломать мне ноги и руки, но я все равно смогу ползти к ней.
— Так ты говоришь нам, что не отступишь от моей дочери?
— Даже близко, ни на йоту.
— Очень хорошо. — Дядя встает. — Я буду присматривать за тобой, мальчик. Пусть это будут глаза, во множественном числе, и если я узнаю, что ты хоть как-то обидел мою принцессу, я сделаю так, что ты больше никогда не сможешь нормально дышать.
— Вот тебе совет, Киллиан — единственный, который я тебе дам. Если ты причинишь боль моей дочери, то лучше тебе добровольно исчезнуть, потому что я убью тебя, когда найду.
— Пожалуйста. У вас есть разрешение делать все, что пожелаете, если я перейду черту, но вам не разрешается вмешиваться или саботировать наши отношения.
— Ты угрожаешь мне? — спрашиваю я.
— Конечно, нет. — Он улыбается в своей раздражающей манере. — Я просто передаю информацию.
Дядя смотрит на него, затем выходит, и я следую за ним, оставив своих сыновей с паразитам.
Когда мы выходим, я слышу, как Киллиан и Лэндон обмениваются пассивно-агрессивными замечаниями, пока Брэндон пытается разрядить обстановку.
— Мне нужно, чтобы ты внимательно следил за этим мальчиком, Леви, — говорит дядя, как только мы выходим в коридор.
— Ты не должен мне говорить. Каковы шансы, что Глиндон действительно бросит этого ублюдка?
— Нулевые. Она сказала, что влюблена в него и что он делает ее лучше, смелее.
Маленький гребаный говнюк.
— Как будто этого недостаточно, он уже нравится Авроре, и она говорит, что я слишком опекаю её.
— Ерунда. Такого не бывает, когда дело касается Глиндон.
— Я так и сказал.
— Если тебя это утешит, Астрид уже несколько недель ведет компанию в его пользу. Она даже предупредила меня не быть муровым и не говорить с ним так, будто он преступник. Разве она не знает, что я не отдам свою дочь без жесткой встряски?
— Мы не передаем ее. Мы пока наблюдаем за его действиями.
— Может быть, через несколько месяцев они расстанутся, и мы покончим со всей этой чехардой.
Дядя отпускает вздох.
— На твоем месте я бы не стал так надеяться. Они оба слишком глубоко вляпались. То, что ты отказываешься это видеть, не означает, что этого нет.
Я ругаюсь себе под нос, когда мы входим в столовую. Аврора, которая наблюдала за тем, как персонал накрывает на стол, улыбается, увидев нас, и оставляет их.
— Ну что? — Она наблюдает за нами. — Вы достаточно помучили бедного мальчика?
— Плохая новость в том, что пытать его невозможно, — говорит дядя. — Хорошая новость в том, что мы знаем, что его слабое место — Глиндон.
— О, Джонатан. — Она соединяет свою руку с его. — Позволь им быть вместе. Молодая любовь так прекрасна.
Мы с дядей обмениваемся взглядами, потому что, черт возьми, это почти то же самое, что Астрид сказала ранее.
Говоря о моей жене, я оставляю дядю и Аврору и направляюсь к ее любимому месту, после нашей кровати.
Конечно, когда я открываю дверь в ее художественную студию, я обнаруживаю, что она стоит посреди нее с Глиндон.
Я привык быть незаметным, когда прихожу сюда, поэтому не прерываю ее творческое время. Иногда я наблюдаю за ней часами, просто чтобы увидеть ее в режиме фокусировки. В других случаях я чувствую, что ей нужен перерыв, и отвлекаю ее. Такие случаи часто заканчиваются тем, что я трахаю ее посреди ее кистей и палитр, и обычно это приводит к тому, что мы выглядим беспорядочно.
Прошло почти три десятилетия с тех пор, как я встретил эту женщину, а я все еще чувствую прилив крови к голове и члену всякий раз, когда смотрю на нее.
Неважно, сколько нам лет, она все еще та женщина, которая укрощает мою дикую сторону, приносит свет в мою тьму и мир в мои дни.
Она все еще самый свободный дух, который я когда-либо видел.
Прямо сейчас она обнимает Глин за плечи, и они смотрят на хаотичную черно-красную картину на стене.
Я говорю «хаотичная», потому что я художественно безграмотен, как любят говорить мне Астрид и наши сыновья. Только Глин говорит:
— Все в порядке, папа, тебе не нужно понимать искусство, чтобы чувствовать его.
Потому что она особенная, моя маленькая Глиндон. И сострадательная до безобразия. Как ее мать.
Только она уже не маленькая и привела домой парня-уголовника, который меня раздражает всякий раз, когда он приходит на ум.
— Почему ты не показала мне это раньше? — спрашивает Астрид, мягко нахмурив брови.
Глиндон проводит ладонью по ее шортам. Когда они стоят бок о бок, они выглядят такими похожими и в то же время такими разными. Они одинакового роста, у них одинаковые глаза, но все остальное их отличает.
У моей жены зрелая красота, та, что оттачивается годами, когда она становится крутой бизнесвумен, художницей, женой и, самое главное, матерью.
Я бы никогда не смог стать хорошим отцом, если бы она не была матерью моих детей. Она понимает разницу между ними тремя и делает все возможное, чтобы не подавить ее.
Она никогда не одевала Лэндона и Брэндона в одинаковую одежду. Даже ни разу.
И когда люди говорили ей, что они будут выглядеть мило в одинаковой одежде, она отвечала, что она не готова пожертвовать их чувством индивидуальности только для того, чтобы все считали их симпатичными.
— Наверное, я не думаал, что это достаточно хорошо, — говорит Глин. — Брэн не должен был показывать тебе это.
— Он и не показывал. На самом деле я пробралась в твою художественную студию. Я знаю, знаю. Я не должна была, но ты почти год ничего мне не показывала. — Она крепко сжимает пальцы на плече нашей дочери. — А это не просто хорошо, это эмоциональный шедевр. Когда я увидела его в первый раз, у меня на глаза навернулись слезы от потока эмоций.
— Правда?
— Я тебе когда-нибудь врала?
— Спасибо. — Ее голос дрожит. — Ты не знаешь, как много это значит для меня.
— Не всем понравится то, что ты делаешь, и это нормально, Глин. Просто отвлекись от чужих мнений и сосредоточься только на своем творчестве. Это если ты все еще хочешь продолжать идти по этому пути.
— Конечно, хочу.
— Ты всегда лучше всего выражала себя с кистью в руках и лукавой ухмылкой на губах.
Глин хихикает, затем обнимает мать.
— Спасибо, мама, правда. За все.
Астрид поглаживает ее по спине с выражением любви на лице.
— Значит ли это, что отныне ты будешь показывать мне свои творения?
