я буду рядом. Буду с ней, если она заболеет. Подхвачу ее, когда она потеряет сознание. И я никогда не оставлю ее.
Внезапно на глаза Макса наворачиваются слезы.
― Ты серьезно?
― Клянусь своей жизнью.
Макс смотрит на отца, и между ними происходит молчаливый диалог. Затем он кивает и отходит в сторону.
― Иди, ― говорит он, его тон ― смирившийся.
После этих слов я вхожу в комнату Руби.
Вот она.
Моя девочка.
С замирающим сердцем я стою как вкопанный, лихорадочно оглядывая ее. Руби выглядит хрупкой, слабой, такой чертовски маленькой на больничной койке. Ее лицо и губы бледные, под глазами темные круги. Ее окутывают трубки и провода. Аппараты выдают ровный ритм.
Наконец я заставляю себя двигаться. В два больших шага я занимаю место рядом с ее кроватью. В успокаивающем присутствии Руби мне уже легче дышать.
Я беру ее вялую руку и сжимаю ее маленькую, нежную ладонь в своей.
У нее слишком большое сердце для этого мира, но будь я проклят, если не удержу ее здесь.
Она мне нужна.
― Малышка, я сделал это. ― Мои губы касаются костяшек ее пальцев. ― Я здесь.
Ее пульс бьется под моей ладонью.
Биение слабое, но оно есть.
Она уже почти вернулась ко мне.
Теперь она должна держаться.
Должна бороться.
― Очнись, Руби, ― шепчу я, прижимая ее руку к своей щеке. ― Ты должна вернуться ко мне. Открой эти прекрасные голубые глаза. ― Я наклоняюсь и обхватываю ладонями ее бледное лицо. ― Пожалуйста, подсолнух. Ты не можешь оставить меня.
Тишина.
Кардиомонитор пищит.
Я закрываю глаза и кладу руку ей на грудь, позволяя прекрасному биению ее сердца убедить меня, что она все еще здесь.
И я буду ждать.
Столько, сколько потребуется.
Чарли
Пять дней.
Пять дней, а Руби все еще не очнулась.
Каждая клеточка ее маленького тела борется. Ее дыхание выровнялось, а жизненные показатели в норме. Но она не просыпается.
Я умоляю, я молюсь, я даже кричу, потому что если от моих криков она откроет свои великолепные голубые глаза, я буду извиняться перед ней до конца своей жизни.
― Упрямая, ― рычу я, но глаза Руби остаются закрытыми для этого мира. Я убираю золотисто-розовые волосы с ее бледного лица и крепко сжимаю ее руку. ― Если ты хочешь устроить мне ад, малышка, то это плохой способ.
Я смотрю на мониторы, которые отслеживают ее жизненные показатели. Частота сердечных сокращений остается стабильной на уровне восьмидесяти. Она продолжает бороться.
Солнечный свет льется через окно. Ее больничная палата переполнена вазами с розами, горшками с подсолнухами, белыми ромашками в вазах. Каждый день я приношу ей цветы. И буду приносить до тех пор, пока она не очнется.
Ей место на свету, а не во тьме.
― Сегодня я принес тебе фиалки. Они напоминают мне о тебе ― маленькой, хорошенькой, дерзкой. ― Я провожу рукой по лицу, затем кладу ее на сердце Руби. Я не доверяю аппаратам. Я доверяю ей. Я стану профессионалом в том, что касается сердцебиения моей девочки.
Когда она не отвечает, я вздыхаю и опускаю голову. Я не отхожу от нее ни на шаг. Стул рядом с ее кроватью ― мой. К черту всех остальных.
Ее рука маленькая и холодная. Я растираю ее ладонями, отдавая ей свое тепло.
― Уинслоу скучает по тебе. Мы разместили лошадей у Вулфингтонов, если ты можешь в это поверить. ― Я закрываю глаза и вздыхаю, надеясь, что она слышит меня, даже если не подает никаких признаков. ― Мне так много нужно тебе сказать, малышка. Так много нам еще нужно сделать. Мы так и не встретили восход солнца. Не поехали в Калифорнию. Но ты должна очнуться, Руби. Ты должна вернуться ко мне.
Выпрямляясь, я прижимаюсь губами к прохладному лбу Руби. Слезы жгут глаза.
― Я не смогу оставаться здесь без тебя, ― шепчу я ей в лоб. ― Я буду жить дальше, если придется. Проживу какую-нибудь жалкую жизнь, которая не сделает никого счастливым. Но Руби, дорогая, я не создан для жизни без тебя.
Снова тишина.
Это агония.
― Чарли.
Я оглядываюсь через плечо. Дэвис стоит на пороге больничной палаты Руби, держась на почтительном расстоянии.
― Мне нужно с тобой поговорить.
Махнув ему рукой, я поворачиваюсь на стуле, держа руку Руби в своей. Я не хочу ее отпускать. Я привязан к ней, как провода и трубки, идущие к ее телу. Каждая секунда, проведенная вдали от нее, без ее прикосновений, заставляет меня чувствовать себя на грани.
Дэвис останавливается у изножья кровати и смотрит на Руби.
― Как она? ― спрашивает он тихим голосом.
― Все так же. ― Я смотрю на Руби, ее длинные ресницы веером лежат на бледных щеках, и в груди у меня все сжимается. ― Сильная. Упрямая.
Он издает хриплый смешок.
― Она же влюбилась в тебя. Она и должна быть такой.
Я провожу рукой по бороде, с подозрением глядя на старшего брата.
― Зачем ты пришел, Дэвис?
Он единственный, кто остался рядом. Уайетт и Форд вернулись на ранчо, чтобы разобраться с лошадьми и конюшней. Дела в полном беспорядке, но я благодарен, что у меня есть братья, которые могут с этим справиться.
― Если ты пришел сказать, что мне пора уйти, то побереги дыхание.
― Разве ты послушаешь? ― спрашивает он, приподнимая бровь.
Я хмыкаю.
― Так я и думал. ― Он протягивает мне кофе. ― Я здесь, чтобы не дать тебе уснуть.
С благодарностью я беру его и пью теплую жидкость одним длинным глотком.
― И футболку свежую принес. ― Дэвис бросает пакет на стул. ― Мама и папа волнуются.
― Я знаю. ― На моем телефоне пятьдесят сообщений, на которые я не ответил. ― Я вернусь в страну живых вместе с ней.
― Чарли. ― В холодном голосе Дэвиса звучит предупреждение. Он переводит взгляд с меня на Руби. ― Я возвращаюсь в Воскрешение. Займусь ранчо. Валиантом.
Я пытаюсь сдержать свой гнев, не желая, чтобы хоть капля моей ярости коснулась Руби.
Мышцы моей челюсти пульсируют. К черту фотографию. Я хочу убить этого ублюдка. Обхватить руками горло Валианта и сжать. Потому что это его вина. Из-за него Руби лежит безжизненная на больничной койке.
― Это моя работа, ― рычу я. ― Оставь его мне.
― И
