спасателей. Никто не погиб, и раны не так страшны, как ты думаешь. В хранилище много огнеупорных элементов. Там будет тесно, даже теснее, чем раньше, но с правильной командой ты сможешь переделать клуб, устранить повреждения, нанесенные огнем, и открыть его вовремя. Может быть, это не будет…
— Что? — я уставился на нее, пытаясь осмыслить ее слова. По отдельности они имели смысл, но вместе были беспорядочной кашей. — О чем ты говоришь?
— О клубе. Я подсчитала. На устранение повреждений уйдет два месяца, что нарушит твои первоначальные сроки проектирования, но, если мы уменьшим масштабы интерьера и сосредоточимся на эмоциях посетителей, то это вполне осуществимо.
Я не мог поверить в то, что услышал.
— Мы ничего не будем сокращать, потому что клубу конец. Этого не произойдет.
На лице Слоан отразился шок.
— Ксавьер, хранилище можно спасти. Оно…
— Нет, нельзя. — Ослабленный ранее узел скрутился в неразрывную спираль. — Я сделал все, что мог, и вот что получилось. — Я обвел рукой вокруг нас. — Если это не гребаный знак, что пора завязывать, то я не знаю, что это.
— Это ни о чем не говорит. — Если я был упрям, то она была непреклонна. — Будет труднее, но если…
— Черт возьми, Слоан! — поток сдерживаемых эмоций прорвался сквозь мое оцепенение. Боль, ярость, разочарование, сожаление — все они выливались наружу, разъедая мой рассудок и сдержанность, пока во мне не осталось ничего, кроме чистого инстинкта.
И прямо сейчас мой инстинкт заключался в том, чтобы наброситься на ближайшую цель.
— Мне плевать на клуб и его дизайн, — сказал я, низким и злобным голосом. — Люди чуть не погибли из-за меня. Из-за моего недосмотра и решений, которые я принимал. Я пережил гребаный пожар сегодня утром, и ты думаешь, я хочу планировать гребаную вечеринку? Это последнее, о чем я думаю.
Рот Слоан на мгновение дрогнул. Она расправила плечи и выпрямилась.
— Я понимаю, что ты расстроен, и ты прав, — сказала она с раздражающим спокойствием. — Сейчас не время обсуждать дела. Мы можем сделать это позже, после того, как получим…
— Мы не будем обсуждать это ни позже, ни вообще. — Я задыхался от душившего меня давления. — Я сказал тебе, с клубом покончено. Ты слышишь меня? То есть, его никогда не будет. Почему ты этого не понимаешь?
— Потому что я знаю, что это говорят твои эмоции! — ее самообладание, наконец, улетучилось. — Ты многое пережил сегодня, и я не пытаюсь обесценить это. Но ты не можешь принимать решение о своем будущем, основываясь на…
— Нет, могу! — я встал, нуждаясь в движении, в том, чтобы сделать хоть что-то, чтобы накормить уродливого зверя внутри меня. — Попытка обеспечить свое гребаное «будущее» чуть не привела к гибели людей. Этот проект был невозможен с самого начала, и я не могу сидеть здесь и заниматься бизнес-расчетами, когда из-за меня в больнице лежат раненые люди. Не все из нас могут всю жизнь притворяться, что ничего не чувствуют, Слоан!
В отличие от тебя.
Я не сказал этого, но мне и не нужно было: в этом и заключалась проблема того, что мы так хорошо знали друг друга.
Слоан побледнела. Когда я встал, она сделала шаг назад, и уставилась на меня с тем, чего я никогда раньше от нее не видел: с пронизывающей, нескрываемой обидой.
Обидой, которую я нанес ей намеренно и бессердечно. Я знал ее слабое место и без раздумий атаковал его.
Лишившись сил, зверь внутри меня сдулся, оставив после себя лишь сожаление.
Черт. Я потянулся к ней, горло сжалось от горького послевкусия сказанных слов.
— Луна…
— Ты прав. — Она отшатнулась от моего прикосновения, ее глаза все еще блестели от боли. — Не все могут.
— Я не…
— Мне нужно идти. — Слоан отвернулась, ее грудь от учащенного дыхания вздымалась и опадала. — Мы поговорим, когда все успокоится.
Не уходи. Прости меня. Я люблю тебя.
Слова, которые я должен был сказать, но не сказал. Не смог.
Единственное, что я мог сделать, — это наблюдать, как она уходит, а мой мир во второй раз за этот день сгорает в огне.
ГЛАВА 39
Ксавьер не хотел этого.
Я знала, что он не имел этого в виду, потому что в глубине души Ксавьер не был жестоким или злобным. Он был расстроен из-за пожара и вышел из себя. Я не должна была так сильно давить на него по поводу восстановления клуба после пожара. Время было неподходящее, но когда я увидела, что он сидит там, непохожий сам на себя, я запаниковала и занялась тем, что у меня получалось лучше всего — разрешением кризисных ситуаций. Я не знала, как загладить перед ним вину, поэтому вместо этого занялась конкретной проблемой — его клубом.
Логически я все это понимала, но эмоционально я не могла отделить его слова от боли. Они впивались в старые раны, разрывая швы, и насыпали соль на сырую плоть.
Не все из нас могут всю жизнь притворяться, что не чувствуют, Слоан!
Если бы это сказал кто-то другой, а не Ксавьер, было бы больно, но я бы быстро отмахнулась от этого. В конце концов, на протяжении многих лет меня обвиняли в вещах и похуже.
Но когда это прозвучало из его уст, я была потрясена. Он был отчасти прав, от того было так больно. Никому не нравится слышать правду от самого близкого человека, особенно если она проявляется в гневе.
Даже неделю спустя, даже зная, что он не имел в виду ничего такого, мне было так больно, что я не могла дышать. Именно это пугало меня больше всего — тот факт, что кто-то другой имеет надо мной такую власть.
— Еще попкорна? — Алессандра подтолкнула миску к моим коленям.
Я покачала головой, глядя на наш четвертый за день праздничный ромком, который я не смотрела. На коленях лежал мой блокнот для рецензий, он был пуст; каждый раз, когда я пыталась что-то написать, я представляла, как Ксавьер игриво дразнит
