— Как знать… — Они подъехали к дому ее дяди, и Ник в темноте вгляделся в ее лицо. — Помни, о чем я тебя попросил.
— Буду помнить. Если что-то случится, я обязательно приеду к нему. — Но была еще одна мысль, казавшаяся ей непереносимой.
Они вышли из машины, он поставил ее сумку в прихожей. Вокруг никого не было. Девочки уже легли, и Лиана надеялась, что они не заметят Ника. Он не хотел, чтобы она взяла такси, и сам привез ее домой. У самых дверей она повернулась к нему, и они снова застыли в поцелуе.
— Я позвоню тебе утром.
— Я люблю тебя, Ник.
— Я люблю тебя, Лиана. Он снова поцеловал ее и затем уехал. Она поднялась к себе в спальню.
Арман сидел у себя в кабинете и дышал на руки, чтобы отогреть их. Уже несколько недель на обледенелых улицах Парижа лежал снег, что случается редко. Во всех домах было холодно. Арман даже не мог припомнить, когда ему в последний раз было тепло. Руки так окоченели, что он почти не мог писать, даже после того, как растирал их в течение нескольких минут. Чтобы улучшить связь между Петеном и немцами, он перевел свой штаб в отель «Мажестик», где находился штаб управления немцев под командованием полковника Шпеиделя. К несчастью, ему пришлось взять с собой и Андре Маршана. Молодой помощник был так воодушевлен тем, что они теперь находятся под одной крышей с немцами, что исполнился еще более рьяной преданности оккупантам, и Арману становилось все труднее скрывать свою ненависть к нему.
Работы у Армана становилось все больше, немцы доверяли ему. Теперь он много времени проводил в отделе пропаганды, стараясь убедить французов, что нацисты для них — сущее благословение свыше. Он часто встречался с полковником Шпейделем и генералом Баркхаузеном, чтобы обсудить то, что они называли «службой военного трофея». Именно здесь Арману удавалось сделать больше всего. Он отправлял на запасные пути составы с ценностями, предназначенными для отправки в Берлин. В их исчезновении обвиняли Сопротивление, и никто не выглядел при этом более разгневанным, чем сам Арман. Никто ничего не подозревал. Он встречался с доктором Михелем из германского Министерства экономики. Они обсуждали положение во французской экономике, устанавливали контроль над ценами, касались ситуации во французской химической промышленности, в производстве бумаги, а также проблем занятости, кредита, страхования, угольной промышленности и электроэнергии.
Большинство крупных отелей занимало высшее германское командование. Генерал фон Штутниц, военный комендант Большого Парижа, располагался в «Крийоне», фон Шпейдель и другие в «Мажестике». Штаб управления находился около дома Армана на Пале-Бурбон, военный советник Крюгер, ответственный за городской бюджет, размещался в мэрии. А генерал фон Бризен, командующий гарнизоном Парижа, проживал в отеле «Мерис», хотя временами его, место занимал генерал Шаумбург и задерживался там подолгу, поскольку находил этот отель восхитительным. По всему Парижу были расклеены плакаты на французском языке, где содержались строжайшие предупреждения о том, что военный трибунал будет беспощадно карать за дезинформацию, саботаж, насилие, забастовки, подстрекательство к мятежу и даже за сокрытие предметов каждодневного употребления. Члены Сопротивления не оставались в стороне, немцы немедленно окрестили их «студентами-коммунистами» и расстреливали публично в назидание всем. К 1942 году публичные казни в городе стали обычным явлением, а атмосфера — унылой и угнетающей. И лишь на тайных собраниях, происходивших на границе с оккупированной Францией, царило оживление и деловое настроение. Во всех других местах страны население хранило молчание и казалось полностью подавленным. Но это было молчаливое сопротивление Казалось, не только немцы, но и сама природа ополчилась на Францию. Всю зиму люди умирали от холода и голода. Арман видел вокруг себя вымирающий народ. Немцы давно перестали делать вид, что не тронут «неоккупированный юг», захватили и его, так что теперь вся Франция оказалась у них в руках. «Ненадолго», обещал французам де Голль в своих передачах на Би-би-си из Лондона. Самым удивительным человеком оказался Мулен, который чуть ли не в одиночку вдохновлял Сопротивление. Никто не мог понять, как ему удавалось постоянно ездить в Лондон, поддерживая связь со штабом Сопротивления, затем возвращаться во Францию и вселять в людей надежду.
Арман осмелился встретиться с ним один или два раза. Для него это было слишком рискованно. Обычно он поддерживал с ним лишь косвенную связь. Опасность усилилась особенно после знаменитого указа от пятнадцатого июля. Согласно этому указу все владельцы или хранители произведений искусства стоимостью свыше тысячи франков были обязаны сообщить об этом военной администрации. Этим-то и занимался Арман, уничтожая или фальсифицируя такие списки в течение 1941-го и в первые месяцы 1942 года. Он знал, что он один спас для Франции произведения искусства, стоившие примерно миллион долларов. Но что было еще важнее, он старался спасать жизни людей, а это становилось все опаснее.
Последние несколько недель Арман был болен из-за страшных холодов, поразивших Париж. Но об этом не было ни слова в письме, которое получила от него Лиана на следующий день после возвращения из Кармела. Из него следовало лишь, что работа идет хорошо. Но было в этом письме еще что-то, чего раньше она в его письмах не замечала. Какая-то переходящая в отчаяние безнадежность Она почувствовала, хотя он и не писал об этом, что Франции очень плохо под немцами, значительно хуже, чем все думают. Она долго стояла у окна, глядя на Золотые Ворота.
— Лиана, что-нибудь случилось? — Дядя еще не ушел в контору. Он с порога увидел, как она согнулась, как опустилась ее голова. Когда Лиана повернулась к нему, в глазах у нее были слезы. Она лишь покачала головой и сквозь слезы улыбнулась ему.
— Ничего нового. Я получила письмо от Армана. — Его вывез Мулен во время своей последней поездки в Лондон. Но никто, даже дядя Джордж не должен знать о связях Армана с Сопротивлением. Арман просил ее никому не говорить об этом. И она никому не сказала, кроме Ника. Ему она доверяла полностью.
— Что-нибудь случилось?
— Я не знаю. Просто письмо такое печальное…
— Война неприятная штука. — Слова эти были банальны, но верны.
— Мне кажется, он болен.
Лиана хорошо знала своего мужа. Дядя промолчал, сдержавшись, чтобы не сказать, что, конечно, предатель заболеет, глядя, как гибнет его страна.
— Все с ним будет нормально. Он, конечно, скучает без тебя и без девочек.
Она кивнула, вдруг почувствовав угрызения совести.
