– Пойду смотреть свои сны. Я всегда грежу. Каэтана шаркала шлепанцами, которые носила уже не первый год. Балиньо, окончательно пробудившись, смотрел в окно, думая о Додо и ее призраках. Он был уже достаточно взрослым, чтобы поостеречься крушений, о которых говорила Каэтана. Каждая ступенька лестницы означала нисхождение в ад.
В дверь постучали. На рассвете трудно различить, кто друг, а кто враг.
– Кто там?
Вошел запыхавшийся Эрнесто, чтобы отвести их в «Ирис». Никто не хочет терпеть долее такую неопределенность. Если Каэтана не придет, Полидоро откажется от заключенного между ними соглашения.
В зале кинотеатра вокруг Каэтаны столпились ее полусонные помощники. Они размахивали бумажками, словно холодным оружием. В них содержались точные указания.
– Пожалуйста, не будем ссориться, – наперед предупредил Виржилио, считавший себя большим знатоком человеческих сердец, где оседали ил, сгнившие корни и мелкая болотная нечисть.
– Где Джоконда? – спросила Каэтана, заметив отсутствие подруги.
Три Грации привели Джоконду, и она стала между Эрнесто и Виржилио. Мужские плечи подпирали ее, точно каменные горы.
– Вам удобно? – Эрнесто проявил заботу о Джоконде, чтобы вызвать ревность у Пальмиры: сомневался в силе зародившихся чувств.
Балиньо посмотрел на стенные часы, циферблат которых обращал к ним свой безучастный лик. Хотелось поскорей дожить до субботы.
– Прекрасно, – негромко сказала Каэтана, надеясь на отличную акустику зала. – Вот ваши роли.
Она раздавала листки не спеша, равнодушная к обидам, которые, возможно, наносила сердцу каждого.
Додо кружила вокруг «Ириса» в сопровождении Нарсисо, который держался на почтительном расстоянии: она запретила ему приближаться к ней.
– Я женщина порядочная, не хочу, чтобы меня путали с этими проститутками, свободно разгуливающими по Триндаде.
Полидоро, предупрежденный о засаде, спустил против нападающих свою свору. Вожаком назначил Мажико.
– Следите за моей женой, не то потеряете должность в «Паласе».
Накануне премьеры Полидоро отказался от всякой вежливости. Он был не в силах уснуть, проводил ночи практически под открытым небом, и нервы его были напряжены до предела. Его поддерживала лишь мечта обнять млеющую от страсти Каэтану.
– Неважно, если я оплошаю в эту минуту, – поделился он с Виржилио. – Мне это все равно, лишь бы вдохнуть ее тайный запах.
Как только Каэтана распределила роли, присутствующие разделились на две группы. Те, кто вошел в первую, ходили следом за Каэтаной, готовые положить жизнь за искусство. Остальные, в душе которых зависть боролась с грустной надеждой изменить вроде сложившуюся окончательно ситуацию, притворялись независимыми. Им уже было не так важно, как раньше, изображать на сцене разные перипетии из жизни.
– Все, что делается на сцене, – чистейшей воды ложь. Если это искусство, тогда что же такое жизнь, где и кровь, и ненависть, и голод? – вопрошала обойденная ролью Пальмира.
Никто не пожелал ей ответить, опасаясь гнева Каэтаны.
– Лучше не делать из нее врага, – предупредил Балиньо, терпеливо протирая радиолу ватой, принесенной из аптеки «Здоровый дух».
– А как эта радиола называется? – спросила Себастьяна, двумя пальчиками подавая ему вату: боялась запачкать ее жиром, оставшимся от бутербродов. Впрочем, она еще продолжала жевать, особенно из-за равнодушия к ней Виржилио.
– Чем больше у меня мужчин, тем сильнее хочу есть, – призналась она на рассвете. Испугавшись такого опрометчивого признания, пояснила: – Одного искусства мне мало: наверно, слишком поздно мне начинать сценическую карьеру. И про жизнь не забываю, и про все бесстыдства, они прямо-таки не выходят у меня из головы. Я слаба, как спелая хурма в саду нашего заведения.
Занятый тонкой работой, Балиньо задавал ей пустые вопросы, на которые не надо было отвечать.
– Значит, вы жизнь предпочитаете искусству?
Себастьяна пощупала кончиком языка слабеющую из-за отсутствия зубов десну. Не была она обучена фильтровать слова, которые могут задеть ее чувства. Ее жизненный интерес сводился к тому, чтобы в минуты досуга пить кофе с пирожком из маниоковой муки; с наступлением вечера она развлекалась пустыми разговорами. Особенно ей нравилось слушать учителя. Она поощряла его знаками и восклицаниями. Репертуара Виржилио хватало на целую неделю.
– Как продвигаются ваши репетиции? – Балиньо уже оттер коросту, наросшую на радиоле за последние годы. Теперь протирал щели, дающие доступ ко всей механике. Время от времени поглаживал лежавшие на столе пластинки.
– Если один из этих дисков сломается – мы пропали, – озабоченно сказал он. Осудив себя за болтливость, умолк. Себастьяна, к счастью, не обратила внимания на его последнюю реплику.
Обиженная Пальмира уселась на пол. Навернувшиеся на глаза слезы были такими невесомыми, словно утратили всякую соль.
– Что случилось? – спросила ее Себастьяна, испуганная растрепанными волосами подруги.
– Крушение, – печально ответила Пальмира. Вениерис сторонился женщин. Для него они были воплощением страсти, которую боги его страны всегда осуждали: этот огонь они берегли для себя. Поэтому он и остерегался беспорядочной суеты этих существ, отражение которых он видел в ведерке с водой для промывания кистей. От женщин он был далек, все его мысли были лишь об искусстве, ему бы только закончить работу, сорвать аплодисменты еще до начала спектакля. Успех, на который рассчитывала Каэтана в субботу, лишь затемнит заслуги живописца. За дни пребывания в «Ирисе» грек уяснил, что тайны предполагают предательство и служат дурным предзнаменованием.
– Расскажи, – попросила Себастьяна.
– Ах, как мне не хватает нашего заведения, там жизнь не была тяжелой.
Себастьяна избавилась от лишней влаги, припав к груди Пальмиры и пропитывая складки ее платья запахом пива.
– Там жизнь оберегала нас от любви! – Пальмира держала речь, как будто обработанную проживавшим по соседству плотником, который строил скамейки и вешалки, безжалостно срезая острым ножом сучья.
– А любовь так печальна! Люди думают, что она – мед, а на самом деле у поцелуев вкус как у рассола.
Пальмира старалась восстановить подпорченную косметику и привести в порядок одежду.
– Откуда же это ты вернулась в таком виде? – Себастьяна не хотела оставлять подругу в горе. – В заведении мы всегда были вместе. Сколько раз спали в одной комнате. И теперь, когда жизнь подстроила тебе ловушку, не отгораживайся от меня.
В беде Пальмиры был виноват только аптекарь. Под действием бушевавших в его груди и рвавших все препоны чувств Эрнесто завел Пальмиру под лестницу на первом этаже. Несмотря на требование Виржилио навести чистоту во всех помещениях кинотеатра, этот закуток сохранил пыль и паутину многих лет. Пред лицом страсти это обстоятельство показалось им не заслуживающим внимания. Пальмира радостно улыбалась, она была счастлива хоть ненадолго вернуть загубленную молодость. Невзирая на свой возраст, оба действовали как одержимые.
