на его вопрос.
Мы едем в Пасифик Парк.
— Это будет её первый раз в парке развлечений? — спрашивает Лотнер, когда мы отъезжаем от его дома.
— Да. И мой тоже.
— Что? Да ты шутишь! — глаза Лотнера едва не вываливаются из орбит, а челюсть чуть ли не падает на колени.
— Мама всегда считала, что аттракционы никогда не проверяются нужным образом, а отец предполагал, что все люди, работающие там, это наркоманы и растлители детей. Но однажды мне довелось прокатиться на водной горке во время ярмарки.
— Мне… мне нечего сказать. Наркоманы и растлители детей? Разве он не придерживается Десяти Заповедей? Не суди, да….
Я смеюсь.
— Это не одна из Десяти Заповедей.
— Ну, всё равно это где-то есть в Библии.
— Лука 6:37.
— Показушничество дочери священника.
Я закатываю глаза.
— В любом случае, я горд тем, что именно я буду тем человеком, который первый раз отвезёт вас в парк развлечений.
— Не нужно гордиться. Водная горка довела меня до тошноты.
— Нууу, я уже как-то раз имел дело с твоей «тошнотой», так что могу сделать это снова.
Уставившись в окно, я не могу сдержать улыбку. Думаю, именно тогда я поняла, что Лотнер любит меня. Человек должен испытывать довольно сильные чувства по отношению к другому, чтобы убирать его рвоту и никуда не уходить.
Мы находим пустое место для парковки и, конечно же, Оушен уснула в машине.
— Не возражаешь, если мы оставим её поспать ещё немного. Если дадим ей ещё время, то её настроение будет лучше после этого.
Лотнер немного открывает окна и глушит двигатель.
— Хорошо. Вы двое являетесь моими планами на эти выходные, поэтому буду делать всё, что захотите.
Я снимаю сандалии и кладу ноги на переднюю панель. Телефон Лотнера вибрирует на консоли.
— Привет, — отвечает он, по его интонации можно понять, что он знает, кто звонит.
— Тоже по тебе скучаю. Как дела у мамы?
Сердце колотится, а тело напрягается. Это Эмма… и он скучает по ней тоже. Скучал ли он по ней тоже, когда его член находился глубоко во мне?
— Да, мы в Пасифик Парк, но Оушен уснула по дороге сюда, поэтому мы сидим ждём, когда она проснётся.
Мне кажется, будто я подслушиваю их, но ничего не могу с этим поделать. Нужно ли мне выйти и оставить их немного наедине? Или, может, он должен выйти из машины.
— Хорошо, тогда до встречи в аэропорту… тоже люблю тебя, пока.
А вот она реальность. Словно удар в живот. Словно вскрытие вен. Пуля в сердце.
Это все мужчины такие или только тот, в которого я влюбилась? Как можно быть таким равнодушным? Мне казалось, будто кто-то сделал мне укол гнева, который разливается по венам. Кровь закипает, словно готова к огромному извержению.
— Эмма передаёт привет.
Какого… хрена?
Моё тело реагирует быстрее, чем мозг, который сегодня, по всей видимости, завис на линии ожидания, когда дело доходит до рациональности мыслей.
Хлоп!
Я ударяю его так сильно, что даже кажется, что сейчас проснётся Оушен просто от этого громкого звука. Затем слышится что-то вроде рычания от него, когда он прижимает ладонь к щеке.
— Какого чёрта? — шепчет он так громко, как может.
— «Эмма передаёт привет». Серьёзно? Ты трахал меня так жестко прошлой ночью, что я подумала, что у меня на всю жизнь останется отпечаток стены на заднице и меньше, чем через сутки ты «скучаешь по ней» и «любишь её», сидя прямо рядом мной. А потом ты ещё смеешь говорить, что она передаёт мне привет, будто мы тут все, нахрен, лучшие друзья?!
Мы оба оборачиваемся на заднее сидение. Оушен ворочается, но так и не просыпается.
— Прости, — говорит он и проводит рукой по волосам.
— Прости, за что? За то, что трахал меня или за то, что любишь её?
Он откидывает голову на сиденье и закрывает глаза.
— И за то, и за то… то есть, ни за что… не знаю.
— Ну, не беспокойся так. Я не приехала сюда на эти выходные, чтобы украсть тебя у твоей невесты. Ты был прав тогда, нам нужно поговорить с нашими адвокатами о родительских правах. Если мы составим договор, то оба будем знать, чего ожидаем друг от друга. Так будет проще для всех.
Выпрямившись снова, Лотнер поворачивается ко мне.
— Поэтому ты здесь… чтобы обсудить права на ребёнка?
Надев обратно сандалии, я тихо смеюсь.
— Ну уж точно уверена, что не приехала сюда за тем, чтобы моё сердце выдрали из грёбаной груди… снова. Это оказалось бонусом ко всему. Я такая везучая.
Я открываю дверь и выпрыгиваю из машины, решая, что Оушен поспала уже достаточно времени. На самом деле, нет, даже с открытыми окнами в машине слишком сложно дышать.
Поездка обратно к дому Лотнера такая же неуютная, как и все те три часа проведённые в Пасифик Парк. Оушен наше связующее звено. Мы разговариваем с ней, но не друг с другом. А ей нравится каждая минута, проведённая там. Я делаю так много фотографий сегодня, что уйдут часы на то, чтобы все их разгрести. Я подумываю о том, чтобы уехать сегодня вечером домой, но это кажется нечестным по отношению к Оушен. Ей нравится проводить время с Лотнером, даже если я не могу находиться рядом с ним. Если мы останемся, то это будет ради неё, и я занесу этот поступок в список маминых принесённых жертв.
— Ты не закончила рассказ о том, как пришла ко мне ещё раз, — нарушает тишину Лотнер, пока мы проезжаем мимо холмов, подъезжая к его дому.
— Это не имеет значения, — пожимаю я плечами, выглядывая в окно.
— Для меня имеет.
— Почему?
Он вздыхает.
— Потому что я пытаюсь понять, как мы оказались здесь, в этой запутанной ситуации.
— Неподходящее время… я думаю, — качаю я головой. — Это случилось спустя некоторое время после моего первого похода к гинекологу. Тебя не было дома, но Роуз спустилась ко мне и сказала, что у тебя сейчас тяжелые времена, потому что к твоей маме вернулся рак. Она сказала, что ты был на грани, а Клэр, одним словом, поддерживала тебя. Я не хотела разрывать вашу связь, поэтому решила подождать. Вскоре после этого я попала в больницу. Я была обезвожена и вымотана. Это стало тревожным сигналом для меня: я поняла, что нужно поставить на первое место своего ребёнка, поэтому решила не пытаться связаться с тобой, пока не рожу.
Я вспоминаю, как Лотнер говорил, что на прошлой неделе они с Эммой останутся дома
