– Мне пора, – сказала я. – Вы правы, нужно было просто пойти к донне Лукреции, она все уладила бы. – Наш разговор зашел слишком далеко; я не хотела рисковать, еще раз упомянув дона Альберто Пио. Я повернулась, чтобы уйти.
– Подождите, – попросил он, опуская ладонь на мое плечо. Я напряглась; мимолетное единение, вызванное моими слезами, исчезло, и подобная фамильярность была совершенно не к месту. Гидеон отдернул руку, как от огня. – Вы рыбу ловите?
– Что?
– Рыбалка, – пояснил он. – Пойдемте со мной порыбачить в воскресенье.
– В воскресенье у меня месса.
– Но не целый же день.
– Утром и вечером.
– Хорошо, значит, вы сможете прийти.
– Вряд ли мадонна разрешит.
Я придумаю какую-нибудь вескую причину, сошлюсь на болезнь, чтобы объяснить мое отсутствие в гостиной, где вышивают и читают вслух жития святых, а мадонна пожелает мне скорейшего выздоровления. Мы обе будем знать, что лжем, но поскольку она мне симпатизирует, а иногда даже доверяется, то я свободна делать все, что хочу, тем более что больше не обладаю ценностью на ее брачном рынке.
– Она хочет посмотреть законченную работу. Завтра я принесу медали, и мы сможем вместе уговорить ее.
– Но почему рыбалка? Дам обычно приглашают полюбоваться садом или послушать музыку.
– В таком случае рыбалка станет для вас чем-то новым и оригинальным. Бьюсь об заклад, сир Пио не берет вас с собой ловить рыбу.
– Я едва знакома с доном Альберто Пио.
Гидеон усмехнулся.
– Ладно, – сказал он, – идите, а то совсем стемнеет. Увидимся завтра. И удачи вам.
– Удачи?
– С письмом.
Я совсем о нем забыла за всеми этими разговорами о рыбалке.
Когда я свернула из переулка ко дворцу, из тенистой арки появилась фигура и преградила мне путь. В шапке, надвинутой на глаза, и накидке, скрывавшей нижнюю половину лица, я не сразу узнала Ферранте.
– Виоланта!
Я дернулась и невольно прижала руку к груди, где лежало письмо.
– Это я, Ферранте. Бояться нечего. – Он откинул полу, показав ироничную улыбку, которая, однако, не рассеяла тревогу в его взгляде. – Я провожу вас домой.
– Весьма любезно с вашей стороны. – Мне было щекотно от пота; возможно, чернила потекут и опасные слова дона Франческо превратятся всего лишь в размазанное пятно на моей коже. Ферранте предложил мне руку. Я ее приняла.
– Спасибо за помощь Джулио. У него осталось мало доверия к людям, а вы к нему очень добры.
– Я считаю себя его другом.
– В любой компании?
– Мне бы хотелось так думать.
– В таком случае верните то, что вы у него взяли.
– Я? Я ничего не брала, – пробормотала я. Письмо давило на сердце, как камень.
– Что ж, вероятно, я ошибся. – Он говорил легко, непринужденно, но в то же время крепко прижимал мой локоть к своему боку, и я чувствовала его ребра. – Раз вы заявляете о своей дружбе с Джулио, то, несомненно, не о чем беспокоиться.
– Надеюсь, что так.
Мы почти дошли до дворца, но у ворот Ферранте не свернул, а повел меня дальше, вдоль стены. На площади сгущалась тьма, толпы вечерних покупателей редели, торговцы опускали ставни, готовясь считать выручку. Мы с Ферранте, окутанные полутьмой, могли остаться вдвоем, и мне пришло в голову, не намерен ли он меня убить – сунуть нож между ребер или свернуть шею. Если таково было его намерение, то я ничего не могла поделать. Как все братья Эсте, Ферранте был высоким и сильным.
Он остановился и повернулся ко мне, словно принял какое-то решение. Я вспомнила о Гидеоне: интересно, сколько он прождет меня в воскресенье, прежде чем оставит надежду? А еще подумала о боли, о необходимости помолиться и о Джироламо.
– Вы могли бы к нам присоединиться, – произнес Ферранте. Приняв мое изумленное молчание за позволение продолжить, он добавил: – Помогите нам добраться до Альфонсо и Ипполито, и мы вернем вам сына.
– Каким образом?
– Как только они… перестанут нам мешать, я стану герцогом. Мы могли бы пожениться. Мне понадобится жена, наверное, ради внешних приличий, а что может быть лучше в моем случае, чем женщина, у которой уже есть сын? Я сделаю Джироламо своим наследником. Он станет следующим герцогом Феррары, подумайте об этом.
Я постаралась подумать, но все мои мысли превратились в вихрь пыли, в котором лица и возможности лишь принимали нечеткие очертания. Тут, к моему изумлению, ко мне на помощь пришел отец Джироламо. Я вспомнила, как он отобрал у меня сына, как с донной Лукрецией увез его в Карпи, словно игрушку, подарок. Согласись я на предложение Ферранте, чем тогда я лучше его? Получилось бы, что я тоже использую Джироламо в своих целях. «Следуй за любовью», – сказала Мариам, но иногда приходится двигаться в противоположном направлении, указанном на дорожном столбе.
– Нет, Ферранте, я не собираюсь в это вмешиваться.
– Так у вас есть письмо?
– Я уже сказала, что не собираюсь вмешиваться, а вам с Джулио следует сейчас же все прекратить, пока не случилось беды. Вы всего лишь бередите рану.
Ферранте резко отпустил мою руку и привалился к стене под одним из высоких окон, забранных решеткой со стороны улицы.
– Боже, как я от всего устал, – проговорил он. – Не хочу быть герцогом. Представляете? Просто старался помочь Джулио, но теперь… в общем, ситуация стала неуправляемой.
– Исчезните на какое-то время. Поезжайте в бани Порретта [50] . Там найдете развлечения по своему вкусу.
– Не перестаю поражаться вам, Виоланта. Откуда молодой даме вроде вас знать, что происходит в Порретта?
– Дон Франческо рассказывал.
– В присутствии дам?
– Для… просвещения герцогини.
Ферранте усмехнулся.
– Уверяю вас, Виоланта, из нас с вами получилась бы более достойная пара герцога и герцогини, чем из Альфонсо и его дамы. Один целые дни проводит в борделях, а другая развлекается рассказами о банях в Порретта.
– Никогда так больше не говорите, Ферранте. Уезжайте сами и Джулио скажите, чтобы тоже уехал. – Я повернулась и пошла прочь.
– А вы что будете делать? – прокричал он мне вслед.
Донна Лукреция молча читала письмо. Хотя она была бледна, я не опасалась за здоровье мадонны, поскольку черты ее лица приняли решительное выражение, в котором угадывались проницательность и расчет, чем она напомнила мне своего брата.
– Оставьте нас, – велела она дамам. Анджела замешкалась. – И ты тоже, – сказала мадонна, тогда Анджела швырнула карты на стол и вышла из комнаты, бросив на меня взгляд через плечо.
– Посмотри в окно, – велела мадонна, – не открыты ли где ставни поблизости, и убедись, что никто не работает около рва. Сегодня утром его чистили.
Ров чистили каждую весну, чтобы сохранить постоянной его глубину, а воду чистой, иначе в жару стояла бы невыносимая вонь. Каждую весну я вспоминала окаменевшее лицо с пустым взглядом, когда Чезаре посмотрел на меня, выходя на равелин и опустошая серебряное блюдо, и я боялась, что обнаружат крошечные кости мертвого младенца. Сколько костей ушло под ил рва в течение всех этих лет и чем они могли отличаться от останков домашних животных или остатков трапез, выброшенных из кухонь?
– Ты должна рассказать обо всем, – произнесла мадонна, пока я прикрывала ставни из предосторожности, хотя не заметила никаких признаков шпионов.
Но шпионы были повсюду; они такая же сущность дворцов, как древесина сущность дерева, и без них дворцы были бы иными.
Я рассказала, как обнаружила письмо, о том, как однажды застала у Джулио дона Альбертино Пио, и обо всем, что вспомнила, хотя не упомянула о визите к Гидеону д'Арзента. Ну и, конечно, ни словом не обмолвилась о своем разговоре с Ферранте.
– С Пио легко разобраться, – сказала она, когда я закончила. – Найди раба, пусть его приведет. – Хотя Джироламо отправился в Карпи вместе с нянькой, камердинером и наставниками, дон Альберто по-прежнему оставался в Феррари; причины этого теперь стали очевидны. – Затем ступай и принеси письма моего брата. Ты знаешь, где я их храню. – Донна Лукреция сняла ключ от бюро со своего пояса и передала мне. Наверное, ей казалось, для меня послужит утешением то, что я знаю, где хранятся письма. Иногда у меня закрадывалась мысль, не подталкивает ли она меня к тому, чтобы я прочитала их, но я так ни разу и не осмелилась.
Когда я вернулась с кожаным футляром, настолько тонким, что его никогда бы не заметили под ложным дном бюро, дон Альберто уже стоял перед мадонной, напоминая кролика, попавшего под яркий свет. Письмо дона Франческо лежало на карточном столе, небрежно брошенное среди недоигранной качо и горок мелких монет. Каждый раз, бросая взгляд на письмо, она заставляла дона Альберто смотреть туда же, где было выведено его имя как свидетельство предательства.
– А, Виоланта, спасибо, – кивнула донна Лукреция, когда я передала ей футляр, и устроила целый спектакль, открывая его. – Я подумала, вы захотите знать, дон Альберто, что я получила от брата прекрасное известие.
