– Хорошо, но я пойду дальше и предположу следующее: сир д'Арзента намеренно дает нам понять, что скрипка была вырезана из древесины лавра, символизирующего чистоту нимфы Дафны [49] . А слепота купидона побуждает меня сосредоточиться на том, что говорят мне другие чувства, полагаться не только на зрение, но и на слух. Мой муж утверждает, что безгрешен и в Ферраре все хорошо. И я должна ему верить.
– Мастер подсказывает вам секрет гармонии в браке, мадонна.
Она рассмеялась.
– Вот видишь, как он умен. Его работа вызвала такие споры, что я чуть не забыла, зачем за тобой посылала. Фидельма, можешь нас оставить. Найди своего брата и передай, что мы довольны, пусть продолжает и отольет двенадцать медалей из золота на каждый месяц правления моего мужа и тридцать… нет, двадцать девять… из серебра. Санчо позаботится об оплате, если он зайдет завтра к нему.
Фидельма ушла, а я догадалась по внезапному сквозняку и перемене в освещении, что дверь в основную часть комнаты, по ту сторону перегородки, открылась. Наших ушей достиг приглушенный разговор, шарканье, словно кто-то упирался, а его тащили через порог. Раздался пронзительный крик: «Не буду!», за которым последовал быстрый топот по щербатому полу. Затем шаги, легкие и торопливые. Детские. Прижавшись к решетке, я позвала: «Джироламо!» Потом сообразила, что прибежала маленькая девочка, хотя засомневалась. Моему сыну оставалось еще несколько лет до того, как носить штаны и стричь волосы. Рыжие кудряшки, горячий нрав, неприятие приказов – все это могло в равной степени относиться и к Камилле, и к Джироламо или к любому другому ребенку, рожденному от Чезаре.
– Тихо, – велела мадонна. – Не выдавай, что мы здесь.
Теперь в комнате находились уже все дети с целой свитой усталых нянек, а вскоре вошел мужчина, по виду прямо с дороги. Он держал в руках охапку кукол, лошадку-качалку и серсо. Джованни, как я заметила, вырос и вытянулся, сохранив сходство с донной Лукрецией и их общим отцом. Переключив внимание на двух других детей, я поняла в вихре паники и чувства вины, что едва их различаю, а они тем временем танцевали перед мужчиной с игрушками и тянули его за рукава, стараясь освободить от ноши. На обоих ребятишках были шерстяные платьица, простенькие, но отличного качества, а на головах – мягкие шапочки от холода, натянутые до ушей, не скрывавшие длинных, непокорных рыжих волос.
– Джироламо!
Но они подняли такой шум, что не услышали меня. Один схватил куклу, которая тут же понадобилась второму, каждый принялся тянуть к себе. Голова куклы, как и следовало ожидать, отделилась от тела, и ребенок, тянувший за нее, потерял равновесие и шлепнулся на пол. Второй же издал громкий крик победителя и, размахивая обезглавленным телом, проскакал круг почета, перебирая крепкими ножками в шерстяных чулочках. Фонси, наблюдавший за происходящим сквозь решетку, умудрился подлезть под нее и прыгал с лаем среди ребятишек. Тот, кто держал голову куклы, обернулся на решетку и перехватил мой взгляд. У него были очень темные глазки с тем холодным огоньком в самой глубине, который я очень хорошо знала. Потом он переключил внимание на собаку и кинул ей голову. Это был Джироламо.
– Мадонна, можно мне пойти к сыну?
– Нет, Виоланта. – Она удержала меня за руку. – Не надо.
– Почему? – воскликнула я, чувствуя, как страх разливается по жилам.
– Я хотела предоставить тебе возможность убедиться, что с ним все в порядке, но обратно ты его не получишь. Он отправится в Карпи на попечение дона Альберто Пио. Дон Альберто занимает хорошее положение, и при его доме живут несколько талантливых людей. Он позаботится о том, чтобы Джироламо вырос человеком образованным.
– Но…
– И спорить нечего. Будь ты замужем, все могло бы сложиться по-иному, но с этим тебе не повезло, остается лишь полагаться на свою удачу, как сказал бы тебе мой брат.
– Я готова выйти замуж, мадонна!
Она усмехнулась.
– Между готовностью и возможностью пролегла пропасть, мост через которую мне построить не по средствам. Я бы любому дала за тебя хорошее приданое, но у меня его просто нет. Папа Римский Юлий конфисковал все имущество Чезаре, как ты знаешь. Сына ты видеть будешь. Я позабочусь, чтобы иногда его привозили в Феррару. Но ты должна пообещать, что не откроешь ему, кто ты такая. – Помолчав, она продолжила: – Это также пожелание Чезаре, Виоланта.
«Дети для меня важны», – однажды сказал он и подтвердил это, милостиво проведя со мной целую ночь в постели. У меня мелькнула мысль взбунтоваться и тут же растаяла, как падающая звезда в небе, однако в наступившей темноте я видела все очень ясно. Своим несогласием я добилась бы только одного – окончательной разлуки с сыном. Если же я соглашусь с условиями мадонны, то мы хотя бы станем видеться с ним изредка, я буду знать, как у него дела, как он растет, как учится, как справляется с детскими болезнями, когда получит свою первую лошадку, впервые влюбится. Стану знать о нем больше, чем когда-то знала обо мне моя родная мать. «Следуй за любовью». Это не очень прямой путь и, вероятно, не очень нравственный.
Меня почему-то все больше тянуло к Джулио. Хотя Анджела вернулась в нашу общую комнату и вела себя так, словно ничего не изменилось с тех пор, как мы приехали в Феррару четыре года назад, я не могла ей признаться, что с каждым днем все острее ощущаю предательство, связанное с Джироламо. Дочь, до сих пор отданная заботам няньки в Меделане, оставила еще меньший след в сердце матери, чем на ее прекрасно восстановившемся теле. Анджела просто ответила бы, что так сложилось, я хорошо провела время, заплатила за это, и теперь пора двигаться дальше. Затхлый воздух ностальгии в покоях Джулио лучше соответствовал моим настроениям.
Приближалась Пасха, дни становились длиннее, а Джулио по-прежнему не выходил из дома, скрываясь за закрытыми ставнями под предлогом, что свет вреден для его глаз. В комнатах навечно поселилась зима, несмотря на то что за окнами весна вступала в свои права. Я читала ему вслух, иногда мы развлекались тем, что декламировали стихи или пели вместе, хотя я уступала ему в музыкальности. Часто мне на помощь приходил Ферранте или тот певец из Артиджанова, к которому благоволил герцог и теперь одалживал его своему брату для скорейшего выздоровления.
– Чертов певец, – высказался Джулио с непривычной для него грубостью, когда Джан-Канторе впервые появился в его покоях, – а ведь это я его нашел. Мне сейчас нужны деньги. Проклятие, я не способен даже настрелять дичи для своего стола, не говоря уже о том, чтобы подписать счет за ткань на глазную повязку. Как мне теперь жить?
Он преувеличивал, разумеется, и певец знал это не хуже меня, так что понадобился всего один новый анекдот от Тромбончино, чтобы восстановить его душевное равновесие. Музыка всегда могла приободрить Джулио, ведь для того, чтобы слушать, глаза не нужны. Он обнаружил, что слух его обострился, пальцы обрели большую чувствительность к дрожанию струн. Джулио пошутил, что если бы Анджела когда-нибудь вернулась к нему, то убедилась бы, что теперь его прикосновения могли бы доставить ей гораздо больше удовольствия. Ночью, добавил он, когда погашены все свечи. Джулио извинился за свою грубость и больше никогда не упоминал об Анджеле. Часто мне приходилось заполнять паузы, и тогда я говорила о Джироламо. Мне казалось, что Джулио разделяет мою боль, а мои рассказы помогают ему умерить его собственную.
Вскоре после Пасхи герцог Альфонсо отправился с визитом в Венецию и на время своего отсутствия оставил править мадонну. Джулио он велел возвращаться к себе во дворец, поскольку его жене, герцогине, следовало занять герцогские покои в Корте, а комнаты, которыми сейчас пользовался Джулио, понадобятся для ее придворных. Герцог заполнил замок швейцарскими наемниками, чем вызвал волнение при дворе, хотя, казалось, на то не было причин. Теперь Корте-Веккьо напоминал мне Сан-Клементе в последние дни моего пребывания в Риме. И даже звуки в замке были те же: звенели шпоры и оружие, цокали чашечки с игральными костями, звучала гортанная речь швейцарцев. Запах тоже напоминал Сан-Клементе: пахло кожей, жиром, сталью, прокисшим вином и мужским по́том.
Я полагала, что это и являлось источником моего беспокойства, пока, помогая Джулио снова устроиться у себя дома, случайно не уронила одну из его книг, откуда выпало письмо. Я не стала бы читать, но случайно увидела имя Альберто Пио. Джулио в то время прогуливался у себя в саду вместе с Ферранте. В раскрытое окно до меня доносились их голоса: Джулио жаловался на солнечный свет, а Ферранте уверял, что ему необходим воздух и физические нагрузки, так что придется привыкать.
Письмо было от Франческо Гонзага, хотя написано не его рукой. Он благодарил Джулио за дружеское отношение и уверял, что любит зятя и скорбит о его участи не меньше. «Дон Альберто Пио уже передал тебе лично, полагаю, что я целиком на вашей с доном Ферранте стороне в том, что касается мести весьма почтенному кардиналу…» Я не посмела прочесть дальше. Что все это значило? На первый взгляд похоже на предательство, поскольку любая месть, задуманная против Ипполито, затронет и самого герцога, ведь они так близки. И все же, если Джулио и Ферранте с сообщниками решили отомстить, как можно проявлять подобную неосторожность, доверить планы письму? Наверное, все-таки это какая-то шутка или письмо старое, давно потеряло свое значение, засунутое между страницами книги и забытое. Я взглянула на книгу: новый сборник стихов Ариосто, из которого я кое-что зачитывала Джулио всего несколько дней назад. Я снова посмотрела на письмо, нет ли на нем даты; оказалось, что оно написано в дни Святой Недели. Сунув письмо в лиф, я крикнула мужчинам в саду, что мне нужно идти, так как герцогиня будет искать меня, чтобы я помогла ей переодеться к вечерней аудиенции.
