Я решил покинуть Мантую, как только улучшится погода. Сначала отправлюсь в Рим, а оттуда в Остию. Там встречусь с капитаном, о котором упоминал, что у него четыре индейских жены. Эстер, я решил уехать в Новую Испанию. Здесь у меня нет будущего, и, думаю, ни у кого из нас его нет. Вам, разумеется, известно о массовой резне евреев в Лиссабоне.
Я изобретательный человек и, хотя по-прежнему мечтаю стать великим художником, теперь знаю, что этой цели нельзя достигнуть быстро и просто. Умения, какие я приобрел в своем ремесле, пригодятся и в других областях – будь на то Его воля, я смог бы стать кузнецом или оружейником. Как я уже говорил вам прежде, моя вера учит меня тому, что я должен быть готов и открыт той судьбе, что Он уготовил мне.
Предложение, что я вам сделал, вовсе не было флиртом, хотя оно удивило меня самого не меньше вашего. Я люблю вас, и с этим ничего нельзя поделать. Мы с доном Джулио испытали все, что делают мужчины, когда хотят забыть женщину. Работали, пили, занимались любовью с незнакомками, и все равно оказывалось, что мы не можем перестать говорить о вас и донне Анджеле, а незнакомки в конце концов становились похожими на вас.
Во время одного из наших длинных, пьяных, сентиментально-слезливых разговоров дон Джулио поведал мне кое-что. Наверное, он думал, что если я не отказался от вас, став соперником опасному Валентино, то следует применить более сильное средство. Джулио рассказал, что у вас есть сын, а он его крестный.
Не стану описывать, как плохо мне было от мысли о живом подтверждении вашей любви к другому, ведь ребенок навсегда связывает вас вместе. Я стыжусь тех образов, что создавало мое воображение, и чувств, родившихся в моей душе. Говорят, Валентино рыжеволос. Ваш сын тоже? Нет, не отвечайте. Сам скоро выясню.
Эстер, вы поедете со мной в Новую Испанию? Если не ради себя, то ради сына. Даже если Валентино сумеет вернуть себе все потерянное, какой шанс будет у мальчика в Ферраре, с доном Джулио в качестве крестного? С помощью Всевышнего я готов попытаться стать отцом для него, а в новой стране он вырастет свободным от прошлого и всех бед. К тому же ребенок свяжет нас, кто знает?
Если я ошибаюсь, то тогда, вероятно, до меня будут доходить новости о том, как вы живете в огромном доме, предоставленном вашим возлюбленным, а я стану оплакивать день, когда не остался в Италии, где мог бы заручиться вашим покровительством. Но окажите мне честь, подумайте о моем предложении на случай, если то, что вы хотите, на самом деле вам больше не нужно, или если вы больше не любите Валентино и не рады его освобождению. Правда, я сознаю, что это скорее самообман, поскльку всегда подозревал, что в вашей жизни есть кто-то особенный, но предпочитал не обращать на это внимания.
Жалею, что вы не доверили мне историю своей жизни, однако я напоминаю себе: что бы вы ни делали, что бы ни говорили, вы – это вы. Неужели вы боялись признаться мне? Сможете ли любить мужчину, который заставляет вас бояться? Нет, это неуместный вопрос. Уже поздно, голова раскалывается от холода. Вы праздновали хануку в этом году, как мы делали в прошлом? Еще один неуместный вопрос. Напишите мне. Задайте любые вопросы. Я не уеду из Мантуи еще по крайней мере месяц, так как мой капитан отплывает не раньше адара. Напишите, хорошо ли вы переносите морскую качку. ...
Ваш сердечный раб,
Гидеон д’Арзента.
Глава 1 Феррара, 22 апреля 1507
Эти письма я никогда не пошлю, душа моя. Дело намечено на завтра. Я отдам письма Хуанито с приказом доставить их тебе в том случае, если погибну во время попытки. Из моих слов ты сумеешь воссоздать меня, как Исида воссоздала Осириса.
Слухи витали вокруг нас несколько недель. Наверняка каждая из нас репетировала заранее, что скажет и сделает, что подумает и почувствует, если то, о чем говорят, правда. И все же, когда прибыл Хуан Грасика и медленно спешился во дворе замка (словно откладывая завершение путешествия, можно было отложить и его цель), мы оказались не готовы. Напоминали тех городских ополченцев, что готовятся каждый год к весеннему наводнению, а потом стоят, изумленно наблюдая, как река несется по улицам, сметает на своем пути мешки с песком и оставляет за собой дорожки желтой грязи, утонувших свиней и сломанную мебель.
Хуанито получил наставления, как и что нужно делать. Вначале он отправился к Ипполито и сообщил ему новость, хотя, полагаю, в Памплоне, дикой наваррской стороне, эта новость уже устарела. Отношения между Ипполито и донной Лукрецией так и не восстановились после судилища над братьями. Имена Джулио и Ферранте никогда не произносились вслух, но остались невидимой, разделяющей их стеной. Делать вид, будто это не так, Ипполито счел невозможным и поручил фра Рафаэлло передать мадонне сообщение Хуанито.
В тот год Пасха праздновалась рано, и мадонна была занята во время карнавала визитом дона Франческо, поэтому браки, какие она устроила для своих юных дам, пришлись на недолгий промежуток между Пасхой и праздником Тела Господня. Кроме того, мадонна пережила очередной выкидыш. Кое-кто объяснял его тем, что она переусердствовала с танцами и верховыми прогулками, а другие, прикрывая рот ладошкой, шептали о чересчур бурной активности в компании дона Франческо Гонзага, прибывшего в Феррару без донны Изабеллы, которая вот-вот должна была снова родить.
Мы шили приданое дальней родственнице Гонзага, которой в следующую субботу предстоял брак с племянником венецианского посла. Я помню эти незначительные подробности, даже то, что успела вдеть в иглу шелковую кремовую нить, какой вышивала букетики анютиных глазок по вырезу ночной рубашки. Помню горящие щеки фра Рафаэлло, взгляд, в котором ужас боролся с самодовольством, и спокойствие мадонны, отложившей рукоделие и сказавшей: «Войдите», когда рабыня поскреблась в дверь.
Но я не помню, как фра Рафаэлло наклонил голову и произнес:
– Мадонна, крепитесь. Я принес известие чрезвычайной важности.
– Да, – отозвалась она.
– Известие от короля Наварры, – продолжил фра Рафаэлло.
Взгляд, который донна Лукреция устремила на священника, был таким же холодным и серым, как продолговатый кусок неба в окне за ее спиной. Она ценила в нем духовного наставника, однако он не пользовался ее полным доверием, в его присутствии мадонна всегда оставалась лишь герцогиней Феррарской. Наблюдая за ней, я вдруг осознала, что она по-своему так же мастерски носит маски, как делал Чезаре. Ну вот. Я подумала о нем в прошедшем времени.
– Его гонец сообщает о смерти в бою герцога Валентинуа, мадонна.
– Герцога Романьи, – поправила она, но очень тихо.
– Бог даровал ему храбрую кончину в битве за справедливое дело, – продолжил он.
Донна Лукреция кивала, словно восхищаясь поэмой или музыкальным произведением.
– А кто гонец? – поинтересовалась она.
– Его зовут Хуан Грасика, мадонна. Полагаю, он…
– Я знаю, кто он, брат. А теперь отпускаю вас с моей благодарностью и просьбой прислать сюда Хуана Грасика.
– Вы даже не помолитесь, мадонна?
– Разумеется, помолюсь, но не здесь и не сейчас. В последнее время у нас разногласия со Всевышним. Такое впечатление, что чем больше я стараюсь угодить ему, тем больше Он меня испытывает.
Священник с поклоном удалился.
– Фидельма, – сказала мадонна, – ступай и передай своему духовному наставнику, что я приму Хуана Грасика у себя. Остальные могут идти. К тебе это не относится, Виоланта, – добавила она, когда мы отложили рукоделия и приготовились разойтись, – ты пойдешь со мной.
Мадонна поднялась с кресла, а я, поддавшись порыву, шагнула вперед и обняла ее. После секундной заминки донна Лукреция тоже ответила на мое объятие. Сколько бы я ни проигрывала в памяти эту сцену, никак не могу понять, что на меня тогда нашло. То ли я хотела утешить ее, то ли пыталась через это прикосновение обрести то, чего не чувствовала.
Хуанито допустили в ее личные покои, только когда я переодела ее в траурный наряд, еще недавно спрятанный в сундук после смертей свекра и младенца-сына. Она предпочла самый глубокий траур, черную юбку и лиф, сорочку без кружев и вышивки, черные рейтузы и туфли. Я смыла краску с ее лица, расчесала волосы и распустила по плечам, а из украшений мадонна выбрала обручальное кольцо и перстень с камеей, доставленный из Рима. Потом наклонилась к очагу, погрузила палец в пепел, не убранный с ночи, и нарисовала себе на лбу крест.
– Это следовало бы сделать священнику, – пробормотала она, – но Сесару так понравилось бы больше. Я готова, Виоланта. Пожалуйста, пригласи ко мне Хуанито. Я прилягу на кровать. У меня нет сил сидеть.
– Может, лучше отложить разговор с Хуанито, мадонна?
– Нет. Я приму его сейчас.
– Слушаюсь.
