Я вообще хотела исчезнуть.
Эта мысль заставляет меня остановиться. Невидимость не только представляется мне теперь чем-то совершенно другим, но оказывается, весь смысл моего присутствия здесь в том, что я не могу просто так раствориться в пространстве. Я должна стать тем, кем должна стать, чтобы помочь Стивену.
Распрямляя плечи, я тянусь за одной из толстых книг, прикидывая, что вообще-то могла бы начать еще до того, как Милли принесет чай. Не успела я снять с полки книгу, как услышала бряканье подноса о стол. Чай расплескался через край чашек, но быстро впитался бумажными салфеточками, украшающими серебряный сервиз.
– Нет, нет! – Милли отгоняет меня от полок. Я быстро отхожу от них, потому что не хочу, чтобы мне кричали «кыш».
– Все эти книги об истории, – объясняет Мил ли. – А нас волнует современность. Тебе нужно действие. Прошлое – для размышлений и медитации, и это для другого раза. Садись.
Она ждет, пока я подчинюсь. Я наблюдаю, как она с улыбкой ставит передо мной чашку чая. По аромату я догадываюсь, что это «Эрл Грей». Потом она придвигает ко мне тарелку, с горкой наполненную печеньем. Решив, что у меня нет выбора, я выбираю одно печеньице и жую его в надежде, что моя уступчивость подтолкнет Милли к тому, чтобы скорее начать мое обучение.
Просияв, старая женщина делает глоток чая и говорит:
– Ну что ж, пожалуй, начнем. Согласна?
Я рада, что удается сдержать вздох облегчения и обойтись кивком головы.
– Как я уже объяснила твоим мальчикам, не было какого-то внезапного переполоха, который превратил бы искателей заклятий из участников в наблюдателей, – произносит Милли. – Это происходило постепенно.
Милли держится теперь чуть напряженнее, у нее дрожит губа.
– Иногда мне кажется, что это была лень… а может, апатия.
Я вижу, как меняется ее лицо: сначала она сомневалась, теперь выглядит более решительной. Она буквально пригвождает меня пристальным взглядом.
– Но в мои самые лучшие дни первой реакцией был страх.
– Страх?
Чай и печенье оказывают успокаивающее воздействие, и я чувствую себя ребенком, которого затягивает диковинная история. Мне приходится напоминать себе, что я живу в этой истории, а не слушаю ее. Может, мне надо было бы делать записи.
Милли обводит рукой комнату.
– Ты видела мой дом. Конечно, это странное место, но это мое убежище. Я опасаюсь людей вроде Максвелла Арбуса. Заклинатели выполняли решения искателей заклятий, потому что были вынуждены это делать, но они всегда считали нас в лучшем случае помехой, а в худшем – врагами. Угроза, что заклинатели могут обратиться против тех, кто их преследует, существовала всегда.
– Но вы не знаете? – Я искоса поглядываю на ветхие книги.
– Еще одна причина, по которой мы не можем рассчитывать на прошлое, – качает головой Милли. – Истории, которые тут у меня собраны, – неполные. К тому же то, что меня интересует, едва ли было бы опубликовано официально. Все-таки это грязные дела.
Я гляжу на нее, приподняв брови, и делаю еще один глоток.
Милли смеется, и смех освещает ее лицо, благодаря чему она выглядит на десять лет моложе.
– Я имею в виду шантаж, милочка. Причем самого скверного сорта. Не всю эту нынешнюю дурацкую лабуду о том, что кто-то спит с кем-то, с кем ему спать не положено. Нет, я говорю об угрозах семье человека. Об угрозе его собственному благополучию.
Пока я добавляю слово «лабуда» в мой новый словарь милли-измов, в ее глазах снова сквозит печаль.
– Ну, довольно рассуждений о прошлом. Давай начнем с того, что мы знаем и что нам еще только предстоит обнаружить. Когда ты впервые поняла, что обладаешь даром видеть?
Я смотрю на нее в упор.
– Я имею в виду – когда ты впервые смогла почувствовать проклятия? – терпеливо спрашивает она.
– Но разве я не всегда могла их чувствовать? – спрашиваю я, нахмурясь. – Я ведь только сегодня сообразила, как на них смотреть.
Милли кивает.
– Конечно, милочка. Я сейчас говорю о том, что мы называем пробуждением. Все искатели заклятий рождаются со скрытой способностью выполнять свою работу, но такой человек не способен почувствовать свою силу, пока не произойдет момент пробуждения. Обычно это какое-то событие. Какой-то повод, если хочешь.
Я все еще хмурю лоб, не совсем понимая.
– Тогда, вероятно, это случилось сегодня.
Теперь хмурится Милли. Пока что у нее хватает на меня терпения, но я чувствую, что разговор начинает выводить ее из равновесия.
– Нет-нет. Сегодня ты научилась сосредоточиваться на проклятиях и видеть их. Эта способность есть только у тебя и связана она с твоим талантом от природы. Мой вопрос: когда ты впервые почувствовала проклятия? Жаль, что ты была в этот момент одна, потому что это изменение могло повлиять на то, как ты видишь мир, но сама ты едва ли бы поняла, почему и что происходит.
– Мне жаль…
Я крошу печенье в пальцах, чувствуя себя глупой и беспомощной.
К счастью, Милли хорошая учительница, одна из тех, кто не так-то быстро начинает сомневаться в своих учениках или отказываться от них.
– Тогда расскажи мне, что заставило тебя сегодня выйти на улицу в поисках проклятий?
– О! – Я выпрямляюсь. – Мои рисунки.
– Так ты художница? – Милли, по-видимому, приятно удивлена.
Мне становится жарко, и щеки заливает краской.
– Я… Я хочу быть. Хочу сочинять и иллюстрировать комиксы.
– Как интересно, – произносит Милли, хотя по ее лицу видно – она надеялась, что я художник более традиционного жанра. – И как же твои рисунки привели тебя к поиску проклятий?
– Это одна история, над которой я работала, – говорю я медленно, тщательно подбирая слова. – Она называется «В плену теней».
Милли склоняет голову набок, ожидая, когда я продолжу.
– И тут я поняла, что рисую проклятия. Про́клятых людей.
– А когда ты начала работать над этой историей? – спрашивает Милли.
Приходится поставить чашку на стол, потому что руки трясутся. Я знаю точно, когда начала работать над серией «В плену теней». Я не могла спать. Не могла есть. Ничего не могла делать. И вот я стала рисовать. Рисовала я на бумаге, которая должна была отправиться в корзину для мусора, но медсестры выпрашивали ее для меня. Я рисовала часами, пока мой брат лежал без сознания в святилище, полном пикающих машин и перекручивающихся пластиковых трубок.
Я уставилась на свою полупустую чашку.
– Напали на моего брата.
Милли делает резкий вдох.
– Заклинатели?
– Нет, – мотаю я головой. – Люди. Просто люди.
Когда я силой заставляю себя посмотреть в глаза Милли, она отвечает мне грустной улыбкой.
– Удивительно, как люди поступают друг с другом даже без помощи заклинателей. Удивительно и ужасно.
Я киваю, моргая из-за всех сил, чтобы слезы не брызнули у меня из глаз.
Милли вежливо делает вид, что не замечает. Она действительно начинает мне нравиться.
– Я считаю, что мы можем с уверенностью утверждать, что несчастье, случившееся с твоим братом разбудило твою способность, – объясняет Милли. – Такого рода пробуждения – чаще результат травмы, нежели радостного события.
– А у вас это началось сразу же, – тихо говорю я. – Из-за вашей сестры. Вы осознавали ее отсутствие. Вы чувствовали пустоту, которую она должна была заполнить.
Милли глубоко вздыхает, отчего ее плечи заметно поднимаются и опускаются.
– Всегда. Да, мой случай был уникальным. Я чувствовала проклятия с самого начала.
Тут я чувствую какую-то зыбкость и даже легкую тошноту. Я не уверена, что готова переварить такую информацию. Почему плохие вещи происходят с хорошими людьми? Для того чтобы разбудить суперсилу?
Внезапно мне становится все равно, кем я могу быть или как можно помочь другим людям, пройдя подготовку, чтобы стать искательницей заклятий. Случившееся с Лори простить невозможно. Говорить, что у кошмара есть хорошая сторона, неприемлемо. Каждая клетка моего тела восстает против этой мысли.
Должно быть, эмоции проносятся по моему лицу, словно бегущая строка, потому что Милли поднимается со стула.
– Ну-ну-ну… – Обойдя стол, она становится ря дом со мной и кладет руку на мою. – Не стоит так переживать.
На мгновение мне кажется, что Милли опять собирается отметить желтизну моего лица, но она просто стискивает мои пальцы своими, тонкими и костлявыми.
– Если бы не беда с твоим братом, было бы что-то другое, – говорит она. – Твой природный талант превосходит все прочие, которые мне когда-либо встречались. Его пробуждение было всего лишь де лом времени.
Мне удается стиснуть ее пальцы в ответ, хотя мне все это по-прежнему не нравится. Но я вынуждена признать, что в этом есть смысл. Ничего более инстинктивного, чем прилив эмоций, обрушившийся на меня вследствие нападения на Лори, я в жизни не испытывала. Мир вокруг изменился, стал ярче, острее, тверже. Он наполнился формами и очертаниями, которых я прежде не видела.
