– У тебя нет жутких половин. Есть только твое лицо. И не нужно так делать, заработаешь растяжение мышц.
– Лучше уж растяжение, чем чужие взгляды на эту гадость. – Я еще немного поерзала. И наконец застыла на постели, как сломанная греческая статуя: наполовину в песках и пепле Помпеи. Можно было расслабиться. Я создала иллюзию того, что все в порядке.
– Из меня растили гейшу, – объяснила я. – Элемент декора. Как украшение или призовой скот. И не говори мне, что сейчас на меня не стало приятней смотреть. «Произведение искусства». Так меня называли. Когда я была маленькой, художники все время просили отца разрешить мне позировать. И он говорил мне: «Через тысячи лет коллекционеры и историки будут восхищаться твоими портретами. Твоя красота сделает тебя бессмертной».
Томас поморщился. Оттолкнул стул и сел на пол рядом с моей головой. Старая рама кровати была низкой, и Томас смотрел мне прямо в глаза. Он положил руку на кровать, подпер кулаком подбородок. В теплом озере света единственной лампы он оказался так близко, что я почти чувствовала его дыхание у себя на щеке.
– Ты все еще очень красива, – низким и хриплым голосом выдохнул он. – Очень. Тобой можно просто любоваться. И это совершенно не зависит от того, станешь ли ты новой Джокондой.
– Я не выпрашивала комплиментов. Я просто… Я знаю, что умею лучше всего. И хотела тебе это показать.
– Чтобы произвести на меня впечатление, вовсе не нужно прятать в подушке половину лица.
Глаза заполнились слезами. Я быстро моргнула.
– У дальних родственников отца до сих пор есть плантация на берегу Южной Каролины. Там сохранились хижины для рабов, их используют как гостевые домики. Называют «квартирами для прислуги». Прислуги, не рабов. Звучит намного лучше, правда? Мне кажется, что счастье в том, как человек видит свое место в обществе. Я, например, гейша. Точнее, была ею. И я была счастлива на своем месте. Просто хотела, чтобы ты знал.
– Если ты счастлива, подглядывая за мной краем глаза из стратегически выверенной ямки в подушке, то будь по-твоему. – Он помолчал. – Но со стороны кажется, будто твоя голова застряла в гигантском безе.
Я хмыкнула. Потрясающе. Он умел меня рассмешить.
– Я выпила ровно столько, чтобы смеяться и плакать одновременно. Не говоря уже… ты знал, что Санта делает гашишное масло?
– Ах да. Это многое объясняет.
– Давай. Уходи. Спасайся. Я несколько часов поболтаю с потолком, а потом засну.
– Потолок тебе нравится больше, чем я?
– Нет, с тобой приятно разговаривать. Это как безопасный секс. Секс без прикосновений.
– Хм-м.
– Ничего личного. Просто я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался. Не хочу, чтобы ко мне вообще прикасались. Шрамы. Меня колотит от одной мысли, что их потрогают.
Он разжал кулак, хитро покосился на меня и потянулся указательным пальцем к моему плечу.
– Не знаю, как удержаться. Я в любой момент могу коснуться твоего плеча.
– Не надо, пожалуйста. Я не шучу.
Он опустил руку и нежно на меня посмотрел.
– Я не прикоснусь к тебе. Обещаю.
– Мне страшно, потому что я больше не знаю, в чем мои сильные стороны. Раньше я знала, в чем мой дар. Мужчины меня хотели. Все мужчины, откуда угодно. Я знала свое место. И это не всегда было здорово, понимаешь? Знать, что все смотрят и оценивают тебя только сквозь призму секса. Мужчины смущались, или нервничали, или начинали защищаться заранее, или… такие, как Геральд, были самоуверенными, агрессивными и нахальными. Но вот сейчас я смотрю на тебя. И ты не похож ни на кого из них. Я не знаю, куда тебя определить. Не понимаю твоих действий. О таких, как ты, не рассказывают в школе для гейш.
– Я единственный в своем роде.
Я улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. И моя улыбка погасла.
– А какой была твоя жена? – шепотом спросила я.
Он замер. Он словно погас. Взгляд стал пустым и далеким, словно он смотрел не на меня, а на нее.
– Умная, красивая, очень богатая. Мы встретились в колледже. Нет, не учились вместе. Познакомились в спортивном баре. Я работал там барменом. А она отдыхала. Вернулась домой из Гарварда, и ее семья купила ей целый квартал. Так что, как выяснилось, квартиру я снимал у нее.
– Твоя жена училась в Гарварде? Это не просто умная… это… Гарвард!
– Она получила степень по юриспруденции. Была лучшей в своем выпуске.
– А потом занялась практикой?
– Буквально на пару лет. А потом родился Этан, и она решила ухаживать за ребенком.
– Ей это нравилось?
– Поначалу да. Она бунтовала против своей семьи. Мне кажется, что и замуж за меня она выскочила только им назло. Но с сестрой они были близки, а сестра все пыталась заманить ее обратно под семейное крылышко. Мезальянсы романтично смотрятся только в сказках.
– Но ты же стал успешным архитектором еще в молодости! Разве можно этого не ценить?
Он грустно улыбнулся.
– Ты флиртуешь?
– Нет, впервые в жизни я разговариваю с мужчиной искренне. Утром наверняка стану жалеть.
– Это будет наш секрет.
Я посмотрела на него.
– Так ваш брак был сложным, но ты был счастлив, что у тебя есть сын.
– Совершенно счастлив.
– Я не буду врать, говорить, будто знаю, каково это, потерять…
– Я не хочу о нем говорить. – Томас слегка отстранился. – Ничего личного. У меня свои кошмары.
Стоило ли говорить с ним о детях Дельты? Нет, она сама сказала бы, если бы думала, что это поможет. Она призналась мне. Но это было личное. Но, возможно…
– Дельта лучше, чем кажется, понимает твои чувства. Больше я ничего не скажу.
Томас искоса посмотрел на меня. И я увидела, как он понимает.
– Ее первые дети. Я слышал о них.
Я застонала.
– Но не от меня.
– Пайк рассказал мне.
– Вау.
– В здешних краях секреты блуждают кругами, но не выходят за круг. Все в порядке. Все только между друзьями.
– Так давай будем друзьями.
Он подмигнул мне.
– Ага, просто друзьями. У меня есть идея. Давай считать друг друга девственниками. Я помню, была такая игра. Сначала я говорю тебе, как потерял невинность. Потом твоя очередь.
Желудок заледенел от страха. Я не хотела обмениваться такими историями. Ни с кем. В крайнем случае придумала бы что-нибудь. Но мне не хотелось врать Томасу.
– Мне было шестнадцать. Ей было семнадцать. Она слегка шепелявила, и у нее был крошечный «Фольксваген-жук». – Томас подмигнул мне. – Она была старше, у нее было расстройство речи и большая грудь.
– Хороший выбор. – Больше мне нечего было сказать.
Секунды шли за секундами. Томас цокал языком.
– Я признался, твоя очередь. Так как ты избавилась от невинности?
– Скучно. Просто и скучно. Не о чем…
– Особых подробностей я и не требую.
– Ох, черт, – в моем голосе прорезался местный акцент, – ни один джентльмен не будет требовать у дамы такое признание.
Он слегка нахмурился, вглядываясь в мое лицо.
– Что не так, Кэти? Что с тобой случилось?
Настала моя очередь замирать. И очень хотелось отвернуться, но я не могла. Он уже что-то почувствовал. Так что ты можешь ему сказать. Он разделил с тобой интимные и унизительные моменты в больнице, он видел твои шрамы, он видел тебя полуголой. Ему можно сказать.
– Мне было тринадцать, – призналась я. – А ему около сорока. Фотограф. Папа нанял его сделать мне профессиональное портфолио. Все случилось у него в студии, вечером. Нет, он меня не изнасиловал.
Томас слушал, и его глаза становились все холоднее. На миг мне показалось, что я совершила огромную ошибку, признавшись. Но потом он очень тихо и очень мягко сказал:
– Когда мужчина такого возраста уговаривает тринадцатилетнюю девочку на секс, это всегда изнасилование.
– Я выросла в светском обществе. Была очень самоуверенной. И к тому времени стала экспертом по флирту со взрослыми. Я многое знала о силе секса. Я думала, что, если меня хочет мужчина, который намного старше, это… честь. Это моя победа. «Посмотрите, кем я завладела». Позже я поняла, как это было глупо и наивно. Это мной овладели во всех смыслах слова. Это был трудный урок. – И даже сейчас щеки щипало от стыда. – Я раньше никому об этом не говорила.
Томас прикрыл глаза, а когда открыл их снова, взгляд остался злым, но в нем была мягкость.
– Спасибо тебе за доверие.
– Но что ты на самом деле думаешь? Не надо вежливости. Скажи мне правду.
Он сжал зубы. Он поднял руку, хотел коснуться моего лица, но я вздрогнула, и он положил ладонь на покрывало.
– Я уже сказал все, что думаю. Ты была ребенком, тебя растлили. Того ублюдка нужно кастрировать. Вот что я думаю. Точка.
Я заглянула ему в глаза. Он не врет. Для него все действительно четко и просто.
