любит. Кролик же без особой нужды в воду не лезет. Если нутрия и обгрызет корешки, то не целиком, а наполовину. Вершки остаются, и сеянец, немного переболев, возвращается к жизни. То же самое и с кроликом. Когда он обгрызает вершки, почва уже суха, и нутрия корешки не трогает. Обгрызенная часть дает новый побег. Как говорится: и волки сыты, и овцы целы. В природе разве может быть иначе?
И вот что замечательно. Молодая поросль на обгрызенном стволике растет гораздо быстрее, чем обычно. Так быстро, что в год откладывается не одно годичное кольцо древесины, а два и даже три. Эти ложные кольца долгое время вводили в заблуждение лесничих. Возраст деревьев всегда у них получался завышенным. Ведь поросль таксодиум дает лет до 200. А за это время обгрызть могут не раз, да и срубить тоже.
Решили тогда понаблюдать на плантациях, сколько у таксодиума ложных годичных колец. Оказалось, в полтора раза больше истинного количества.
Теперь, высчитывая возраст по кольцам, приходится делать поправку. Но и при таких уточнениях старым деревьям бывает много лет. 400–600 лет — дело обычное. А недавно в Теннесси нашли 1300-летнее дерево. Толщина его достигает трех с половиной метров. Его назвали «Гигант Теннесси».
Другой таксодиум (всего их три) — болотный кипарис мексиканский. Обитает в Мексике. Леса его поднимаются в горы до 1500 метров. Стволы так же высоки, как у болотного кипариса, и еще более толсты. Нет только дыхательных корней. Самый известный экземпляр сохранился вблизи деревушки Эль-Туле. Толщина — 16 метров. Возраст — не то 2, не то 4 тысячи лет. Некоторые предполагают даже, что 7 тысяч. Точный возраст, однако, вряд ли удастся установить. Мексиканцы держат дерево под строжайшей охраной и никому не разрешают прикасаться к эль-тульскому Голиафу, а тем более бурить его, чтобы определить возраст.
Однажды гиганту нанесли телесное повреждение. Рана до сих пор не зарубцевалась, а прошло уже сто с лишним лет. Досадно, что увечье нанес не какой-то безвестный хулиган или человек, не искушенный в биологии, а умнейший из географов своего времени, сам А. Гумбольдт. Он совершил святотатство не ради научных целей, а просто так, созорничал по молодости. Вырубил кору до древесины и начертал там свое имя (случается же такое!). Говорят, дереву удалось залечить лишь края раны и только крайние буквы исчезли под нарастающим слоем защитной ткани.
Обычный таксодиум — болотный кипарис — гораздо крепче. Он, можно сказать, чуть ли не чемпион по залечиванию ран. И вообще неприхотлив. В 1770 году натуралист Д. Бартрам проезжал через Флориду. Залюбовался деревьями таксодиума, отражающимися в воде болот. Несмотря на старость и зияющие дупла, кроны нежно зеленели, и с них свешивались длинные серебряные нити испанского мха — тилландсии. Бартрам спрыгнул в воду и выдрал небольшой сеянец, решив пополнить коллекцию своего сада. Сунул в кожаный мешок и пристегнул к седлу. Ехал потом много дней, пока добрался до Филадельфии. В саду воткнул питомца кое-как, не надеялся, что приживется. Однако малютка укоренился и вырос в громадное дерево 50 метров высотою.
В той же Филадельфии на углу 13-й улицы и Локуст-стрит было посажено другое дерево таксодиума. Место выбрали неудачное: дым, копоть, пыль. Правда, вскоре улицу заасфальтировали и пыли не стало, зато лунку вокруг ствола оставили такую маленькую, что не проходил ни воздух, ни вода. Вдобавок по соседству оказалась кирпичная стена, не дававшая развиваться корням. Самое худшее, однако, было то, что к стволу постоянно привязывали лошадей приезжавшие в город фермеры. Кони грызли ствол, оставляя рваные раны. Непостижимым образом дерево успевало зарубцовывать повреждения и выглядело вполне здоровым. Очевидец содеянного лесовод С. Детвилер уверял, что никакое другое из американских деревьев не смогло бы устоять на злосчастном углу.
Кроме секвой, метасеквой и болотного кипариса, в семействе таксодиевых есть еще несколько выдающихся деревьев. Одно из них — куннингамия из Южной Азии, дерево высокое, метров под пятьдесят. Хвоя на ветках широкая и плоская, почти невесомая. Осенью краснеет и падает вместе с ветками. В наших южных парках багрово-рыжие опавшие ветки лежат, как перья жар-птицы. Садовники тут же сметают их как ненужный хлам.
Арча — дерево социальное!
В 1933 году в Ленинграде проходило большое совещание по проблеме Таджикистана. Выступали крупнейшие специалисты страны. Глава советских ботаников академик В. Комаров рассказывал о богатствах поливных земель. Орошение — это хлопок, сады, виноградники… Все будет, если не забудем об арче.
— Арчи из садов не видно, — сказал академик, — и садоводы о ней не вспоминают. А ведь именно она — ключ к поливному земледелию. Это дерево скрепляет корнями скалы и камни, накладывает на них почвенный слой и правильно распределяет осадки.
Для тех, кто незнаком с арчой, поясню. Это можжевельник. Не тот маленький колючий лесной кустарник — можжевельник обыкновенный, который знаком многим жителям нашей страны, а дерево, часто весьма крупное, метров до 10, а то и 20 высотой. Толщина достигает метра. Ягоды сизые, как черника, сладкие, как виноград, с запахом смолы. Дерево горное. На скалистых кручах темными мазками раскиданы их разлапистые силуэты, как наспех сметанные черные копны. Кроны до самой земли. Нижние ветви ложатся на камни. Ствола иной раз за ними и не видно. Лепятся темные фигуры по крутым склонам, далеко друг от друга, соблюдая дистанцию, как на шахматной доске.
Многих ботаников вводила в заблуждение шахматная расстановка фигур. Даже классик советской ботаники, профессор М. Попов, допустил оплошность. Заявил, что арча — дерево не социальное и не может создавать сомкнутого леса. Такова, по его мнению, биология дерева, его наследственность. А уж он-то исходил пешком чуть ли не всю нашу страну. И Среднюю Азию тоже. Мысленно взором умел охватывать весь земной шар и легко разбирался в самых запутанных ситуациях.
Все-таки оказалось, что арча — дерево социальное, общественное, лесное. Сомкнутый лес образовать может. Нашли такие леса, хоть и не сразу. Почему же не встретил их Попов? Да потому, что осталось их слишком мало. Повырубили в прежние века, повыжгли. А молодняк погубил скот. Остались отдельные деревья в самых недоступных местах. Там, где почвенный слой слишком тонок, чтобы мог вырасти сомкнутый лес.
Итак, надо было помочь арче вернуть утраченные позиции. Взялись за это дружно, сразу же после ленинградского совещания. Только дело оказалось не таким простым. Древовидные можжевельники отказывались расти там, где процветали миллионами лет. Посевы не удавались. Семена не прорастали. Посадки гибли. Еще и война помешала.
Научились выращивать арчу
