В рассказике «Пудя» (1928) дети умудряются оторвать хвостик от шубы важного гостя. Взрослые ничего не замечают, и дети, когда первый испуг прошел, начинают играть с кусочком меха. В их воображении он превращается в собаку, которую они называют Пудя. Но игра вскоре заканчивается, стоит только настоящей собаке, живущей в доме, появиться перед хозяином – отцом детей – с обрывком меха в зубах. Дети так боятся потерять пса, что решаются признаться в содеянном. Взрослые не обращают большого внимания на то, что натворили дети, эти события оказались важны только для самих детей. Рассказ демонстрирует глубокое знание Житковым психологии детей, их языка и способа мышления.
Глава седьмая. Новому обществу – новая литература (1932 – 1940)
В конце 1920-х годов в советском обществе происходили глубокие перемены. Пришел к власти Сталин, новую экономическую политику сменили индустриализация и коллективизация сельского хозяйства, был принят первый пятилетний план. Культура уже не могла не соблюдать идеологические требования. Многообразие литературы и других искусств исчезает, когда под руководством партии формируются профессиональные союзы творческих работников. От всех требуется теперь придерживаться социалистического реализма и поддерживать политическую линию власти.
Становление истинно советской литературы, способной служить коммунистическим целям, осуществилось отчасти через жаркие дебаты о сказках и фантастической литературе. С самого начала советской власти многие критики и школьные учителя с позиции научного материализма осуждали любое отклонение от реализма. Волшебные сказки, наравне со сказками народными, якобы распространяли чуждую, буржуазную идеологию. Еще в 1919 году в памфлете «Новому ребенку новая сказка» утверждалось, что народные сказки больше не имеют воспитательного значения, поскольку представляют собой просто «символ грубых языческих суеверий, культа физической силы, хищности и пассивного устремления от живой жизни с ее насущными требованиями в область мечтаний»[405]. Детям теперь нужны новые сказки, могущие послужить мостом от мечты и фантазии в советскую действительность.
Попытки создать сказки с революционным содержанием не привели к желаемому результату. Сергей Городецкий, известный детский поэт, писавший и до 1917 года, сочинил «Бунт кукол» (1924) – сказку в стихах, в которой куклы узнают, что «на свете этом вся власть советам», и решают взбунтоваться против своих владельцев, призывая кукол всех стран присоединиться к мировой революции. Публиковались книги с названиями типа «Еж – большевик», «Война игрушек» и «Война спичек». В школьных театрах ставилась аллегорическая пьеса-сказка Т. Морозовой «Октябрьская революция» (1922): «Жила-была на свете женщина. Она была старая и больная… И вот на старости лет у нее родилась дочь. Девочка была слабенькая и тоненькая, как тростиночка». Дочь – это сама Октябрьская революция, и «где только она вступала своими маленькими ножками, там вырастали красные цветы». Сказка заканчивалась на оптимистической ноте: «Она идет и сейчас и будет идти среди цветов, пока не будут покорены и не поклонятся ей все ее враги»[406].
Конфликт достиг кульминации к концу 1920-х годов. К этому времени догматические марксисты добились важных постов в Комиссии по детской книге при Народном комиссариате просвещения РСФСР. Подобные же экстремисты захватили в свои руки и дошкольное воспитание. На Третьем всероссийском съезде по дошкольному воспитанию в 1924 году была принята резолюция относительно очищения детского чтения от народных сказок. Требовали запрета на персонификацию животных и неживых предметов, поскольку она – «тормоз в развитии материалистического мышления»[407]. Проблема авторской сказки состояла в том, что она выражала идеологию правящего класса и отрицала социальные конфликты. В этом же духе были составлены новые списки для чтения, в которых практически отсутствовала вся дореволюционная литература. Четвертый съезд в 1928 году подтвердил принятую ранее резолюцию, но с несколько более осторожной формулировкой: «Антропоморфизм, фантастический материал (сказка) совершенно недоступны младшему дошкольнику и потому вредны; только отчасти антропоморфизм и фантастика могут быть использованы для старших дошкольников (6 – 7 лет), уже имеющих понятие об условности и имеющих достаточный реальный опыт»[408].
В 1928 году в журнале «Книга детям» (1928 – 1930) развернулась дискуссия об антропоморфизме в детской литературе. Многие участники дискуссии выражали опасение, что сказки уводят детей в идеологически враждебный мир и вызывают в них нежелательные чувства – страх, смирение и жалость. Решающим словом оказалась книга Эсфири Яновской (1876 –?) «Сказка как фактор классового воспитания» (1923). Второе издание называлось «Нужна ли сказка пролетарскому ребенку?» (1925). Высокопоставленный сотрудник Наркомпроса, Яновская готова была отказаться от всех сказок, потому что «мифологические образы первобытных героев мутят сознание ребенка». Литературные сказки всегда выражали идеалы правящего класса своего времени, а сказки народные воспитывали в ребенке «вместо чувства интернационального – чувство “национальное”. Русские народные сказки – слишком русские для того, чтобы воспитать интернационалиста». «Наш новый лозунг – реализм», – утверждала Яновская[409].
В феврале 1928 года Коллегия Наркомпроса обсуждала современную советскую детскую литературу. Крупская, Лилина, Израиль Разин, Анатолий Луначарский и другие соглашались, что положение дел далеко от идеального. Детские книги были скучны и неинтересны, многие из них – наспех составленные компиляции. Особое внимание было уделено тому, нужно ли советским детям читать сказки и допустим ли в литературе фантастический элемент. Анатолий Луначарский (1875 – 1933), бывший народный комиссар просвещения, защищал сказку, резко критикуя литературных критиков и педагогов, которые не понимали основных принципов этого жанра. Требование чистейшего, «трезвого» реализма не могло привести ни к чему другому, кроме искусственной и сугубо никого не вдохновляющей литературы, указывал Луначарский. Правильный подход заключался в том, чтобы начать с тех, кому детская литература предназначена. Луначарский, кроме того, ратовал за более терпимое отношение к дореволюционной детской литературе. Нельзя просто полностью отказаться от нее, как настаивали некоторые критики[410].
Луначарский повторил свои аргументы в декабре 1929 года на встрече писателей и педагогов в Московском доме печати. Он настаивал на том, что сказки, приключения и научную фантастику следует не просто допускать в литературу, но и всячески поддерживать. Конечно, нельзя при этом было забывать, что содержание и нравственность обязаны быть чисто советскими[411].
Содержание лекции Луначарского было изложено в «Литературной газете»[412], где она вызвала горячую полемику. При этом не стеснялись переходить на личности. В статье, озаглавленной «Против халтуры в детской литературе», критик Д. Кальм нападал на работы Чуковского, Маршака и Хармса, называя их «бессмыслинкой» и «пустыми, бессодержательными». Маршак стал мишенью для критики еще и как редактор книг и журналов. Его обвиняли в произвольности выбора, в отсутствии принципов, в том, что он не способствует созданию пролетарской литературы для детей. Большинство писателей – «мелкобуржуазные интеллигенты», оторвавшиеся от современных социальных вопросов[413]. В более поздней статье Кальм продолжал свою критику в адрес Маршака: «…писатель, явно чуждый нам по идеологии; писатель, книги которого, по общему мнению марксистки мыслящих педагогов и литераторов, являются вредными и бессодержательными, несмотря на их формальные достоинства»[414].
Кальма поддержала Евгения Флерина (1888 – 1952), председатель Комиссии по детской книге Наркомпроса РСФСР. Она опубликовала статью под заголовком «С ребенком надо говорить всерьез» (1929), где клеймила направление, которого придерживался отдел детской литературы ленинградского «Госиздата» под руководством Маршака: «Тенденция позабавить ребенка, дурачество, анекдот, сенсация и трюки даже в серьезных, общественно-политических темах, – это есть не что иное, как недоверие к теме, и недоверие, неуважение к ребенку, с которым не хотят говорить всерьез о серьезных вещах»[415].
Главным ругательством у противников фантастической литературы было «чуковщина», означающая антропоморфизм, аполитичность, избегание актуальных проблем и мелкобуржуазное мышление. Первая книга Чуковского «Крокодил» (1917) и раньше вызывала резкую критику со всех сторон. Некто под псевдонимом Тумим предупреждал родителей: «Жертвами этого крокодила являются именно дети, к тому же дети младшего возраста, которых облюбовал Чуковский»[416]. Поэма-сказка была не просто «сплошная болтовня», она была не только плоха, но и вредна. В 1928 году «Крокодил» снова оказался в центре дебатов. На этот раз критика исходила не от кого-то там, а от самой Надежды Крупской (1869 – 1939), вдовы Ленина, которая занимала высокую должность в Комиссариате просвещения с первых же дней революции.
