The forehead was high, and very pale, and singularly placid; and the once jetty hair fell partially over it, and overshadowed the hollow temples with innumerable ringlets, now of a vivid yellow, and jarring discordantly, in their fantastic character, with the reigning melancholy of the countenance.
The eyes were lifeless, and lustreless, and seemingly pupilless (глаза были безжизненные, и без блеска, и, на вид, без зрачков), and I shrank involuntarily from their glassy stare (и я отпрянул невольно от их стеклянного пристального взора; to shrink – уменьшаться, сморщиться, съежиться; отпрянуть) to the contemplation of the thin and shrunken lips (/и перешел/ к созерцанию тонких и сморщенных губ). They parted (они разделились); and in a smile of peculiar meaning, the teeth of the changed Berenice disclosed themselves slowly to my view (и в улыбке необычайной значительности зубы переменившейся Береники открылись медленно моему взгляду; view – вид, видимость, поле зрения). Would to God that I had never beheld them (желал бы Господу = Господи, я желал бы, чтобы я их никогда не видел; to behold – видеть, узреть), or that, having done so, I had died (или чтобы, сделав так = увидев их, я бы умер)!
The eyes were lifeless, and lustreless, and seemingly pupilless, and I shrank involuntarily from their glassy stare to the contemplation of the thin and shrunken lips. They parted; and in a smile of peculiar meaning, the teeth of the changed Berenice disclosed themselves slowly to my view. Would to God that I had never beheld them, or that, having done so, I had died!
The shutting of a door disturbed me (захлопывание двери потревожило меня), and, looking up, I found that my cousin had departed from the chamber (и, посмотрев вверх, я обнаружил, что моя кузина /уже/ ушла из комнаты; to find – найти). But from the disordered chamber of my brain, had not, alas! departed, and would not be driven away (но из беспорядочной комнаты моего мозга, увы! не ушло и не желало = не могло быть изгнанным прочь; to drive – гнать), the white and ghastly spectrum of the teeth (белое и призрачное видение этих зубов). Not a speck on their surface (ни пятнышка на их поверхности) – not a shade on their enamel (ни тени на их эмали) – not an indenture in their edges (ни одной зазубрины на их краях) – but what that period of her smile had sufficed to brand in upon my memory (но что время ее улыбки успело впечатать в мою память; to suffice – быть достаточным, «хватать»). I saw them now even more unequivocally than I beheld them then (я увидел их сейчас даже более недвусмысленно = ясно, чем я увидел их тогда; to see = to behold – видеть).
The shutting of a door disturbed me, and, looking up, I found that my cousin had departed from the chamber. But from the disordered chamber of my brain, had not, alas! departed, and would not be driven away, the white and ghastly spectrum of the teeth. Not a speck on their surface – not a shade on their enamel – not an indenture in their edges – but what that period of her smile had sufficed to brand in upon my memory. I saw them now even more unequivocally than I beheld them then.
The teeth! – the teeth! – they were here, and there, and everywhere (эти зубы! эти зубы! они были тут, и там, и повсюду), and visibly and palpably before me (и видимо, и осязаемо передо мной); long, narrow, and excessively white, with the pale lips writhing about them (длинные, узкие и чрезвычайно белые, с бледными губами, кривящимися вокруг них; to writhe – скручивать, сплетать; корчиться /например, от боли/), as in the very moment of their first terrible development (как в самое мгновение их первого ужасного появления: «развития, проявления»). Then came the full fury of my monomania (затем пришло полное буйство моей мономании), and I struggled in vain against its strange and irresistible influence (и я боролся тщетно против ее странного и непреодолимого влияния).
The teeth! – the teeth! – they were here, and there, and everywhere, and visibly and palpably before me; long, narrow, and excessively white, with the pale lips writhing about them, as in the very moment of their first terrible development. Then came the full fury of my monomania, and I struggled in vain against its strange and irresistible influence.
In the multiplied objects of the external world (в размноженных = среди многочисленных предметов внешнего мира) I had no thoughts but for the teeth (у меня не было мыслей, кроме как об этих зубах). For these I longed with a frenzied desire (к ним я стремился с бешеным желанием). All other matters and all different interests became absorbed in their single contemplation (все прочие материи и все прочие интересы были поглощены их единственным созерцанием; to become – стать). They – they alone were present to the mental eye (они, они одни существовали для мысленного взора: «глаза»; present – присутствующий), and they, in their sole individuality, became the essence of my mental life (и они, в их единственной неповторимости, стали сутью моей умственной жизни).
In the multiplied objects of the external world I had no thoughts but for the teeth. For these I longed with a frenzied desire. All other matters and all different interests became absorbed in their single contemplation. They – they alone were present to the mental eye, and they, in their sole individuality, became the essence of my mental life.
I held them in every light (я /мысленно/ держал их на каждом свету = при любом освещении; to hold – держать). I turned them in every attitude (я поворачивал их в каждое положение = и так и этак). I surveyed their characteristics (я исследовал их характеристики; to survey – обозревать; внимательно осматривать, обводить взглядом; /тщательно/ исследовать, изучать). I dwelt upon their peculiarities (я размышлял над их особенностями; to dwell – жить; пребывать; останавливаться; подробно останавливаться /на чем-либо/). I pondered upon their conformation (я обдумывал их строение). I mused upon the alteration in their nature (я задумывался о перемене в их природе). I shuddered as I assigned to them in imagination a sensitive and sentient power (я вздрагивал, когда приписывал им в воображении чувствительную и разумную силу), and even when unassisted by the lips, a capability of moral expression (и, даже когда /они обходились/ без помощи губ, – /я приписывал им/ способность /принимать то или иное/ выражение; to assist – ассистировать, помогать; assisted – получающий помощь; unassisted – не получающий помощи; moral – нравственный; зд.: относящийся к уму, чувствам, характеру).
I held them in every light. I turned them in every attitude. I surveyed their characteristics. I dwelt upon their peculiarities. I pondered upon their conformation. I mused upon the alteration in their nature. I shuddered as I assigned to them in imagination a sensitive and sentient power, and even when unassisted by the lips, a capability of moral expression.
Of Mademoiselle Sallé it has been well said (о мадемуазель Салле[7] было хорошо сказано = говорили), “Que tous ses pas étaient des sentiments («что все ее шаги были – чувства»; фр.) ,” and of Berenice I more seriously believed que toutes ses dents étaient des idées (а о Беренике я /еще/ более серьезно верил, «что все ее зубы были – мысли»; фр.). Des idées! – ah here was the idiotic thought that destroyed me (мысли! – ах, вот и была глупейшая мысль, которая погубила меня; to destroy – разрушить; погубить)! Des idées! – ah therefore it was that I coveted them so madly (мысли! – ах, поэтому было так, что я алкал их столь безумно)! I felt that their possession could alone ever restore me to peace (я чувствовал, что их обладание = обладание ими одно могло когда-либо вернуть меня к покою; to restore – восстановить, реставрировать; вернуть), in giving me back to reason (отдав меня назад рассудку).
Of Mademoiselle Sallé it has been well said, “Que tous ses pas étaient des sentiments,” and of Berenice I more seriously believed que toutes ses dents étaient des idées. Des idées! – ah here was the idiotic thought that destroyed me! Des idées! – ah therefore it was that I coveted them so madly! I felt that their possession could alone ever restore me to peace, in giving me back to reason.
And the evening closed in upon me thus (и вечер обволок меня так; to close in – обволакивать; наступать, приближаться; to close – закрывать; приближаться) – and then the darkness came, and tarried, and went (и затем тьма пришла, и побыла, и ушла; to tarry – медлить; пребывать) – and the day again dawned (и дневной свет вновь забрезжил) – and the mists of a second night were now gathering around (и туманы другой ночи теперь собирались вокруг) – and still I sat motionless in that solitary room (и все еще я сидел, неподвижный, в той отшельнической комнате) – and still I sat buried in meditation (и все еще я сидел, погруженный в размышления; to bury – зарывать, закапывать; хоронить) – and still the phantasma of the teeth maintained its terrible ascendancy (и все еще видение зубов сохраняло свою ужасную власть; ascendancy – власть, влияние, господство), as, with the most vivid hideous distinctness (пока, с живейшей, отвратительной ясностью), it floated about amid the changing lights and shadows of the chamber (оно плавало = носилось вокруг среди меняющихся огней и теней комнаты; light – свет).
And the evening closed in upon me thus – and then the darkness came, and tarried, and went – and the day again dawned – and the mists of a second night were now gathering around – and still I sat motionless in that solitary room – and still I sat buried in meditation – and still the phantasma of the teeth maintained its terrible ascendancy, as, with the most vivid hideous distinctness, it floated about amid the changing lights and shadows of the chamber.
At length there broke in upon my dreams a cry as of horror and dismay (наконец ворвался в мои мечтания крик, будто бы от ужаса и смятения; to break in – ворваться, вломиться; to break – ломать); and thereunto, after a pause, succeeded the sound of troubled voices (и к тому же, после паузы = немного погодя, последовал звук беспокойных голосов), intermingled with many low moanings of sorrow or of pain (смешанный с многочисленными стенаниями печали или боли). I arose from my seat (я вскочил со своего кресла: «сидения»; to arise – подниматься), and throwing open one of the doors of the library (и, распахнув одну из дверей библиотеки; to throw open – распахнуть: «кинуть открытым»), saw standing out in the ante-chamber a servant maiden, all in tears (увидел стоявшую снаружи, в передней, девушку-горничную, всю в слезах; servant – слуга; maiden – девица; горничная), who told me that Berenice was – no more (которая сказала мне, что Береника – не была больше = что ее не было больше; no more – больше не)! She had been seized with epilepsy in the early morning (она была охвачена эпилептическим припадком ранним утром), and now, at the closing in of the night, the grave was ready for its tenant (а теперь, при приближении ночи, могила была готова для своей жилицы; closing in – приближение, от to close in – приближаться), and all the preparations for the burial were completed (и все приготовления к погребению были завершены).
