Miss Joan Stacey, dark, with a drawn face and hair prematurely touched with grey (мисс Джоан Стэйси, с потемневшим и хмурым лицом и волосами, преждевременно тронутыми сединой; drawn face – вытянутое лицо; перекошенное, искаженное лицо; grey – серый; седой), walked straight to her own desk (прошла прямо к своему столу) and set out her papers with a practical flap (и по-деловому шлепнула на него свои бумаги; to set out – помещать, ставить; practical – практический; практичный, деловой; flap – шлепок, удар /чем-л. гибким и широким/). The mere action rallied everyone else to sanity (это простое действие вернуло всех к действительности; mere – простой, не более чем; rally – собирать вместе /войска/; оправляться, приходить в чувство; everyone – каждый, всякий; else – еще, кроме; sanity – нормальная психика, здравый ум). If Miss Joan Stacey was a criminal (если мисс Джоан и была преступницей), she was a cool one (она была хладнокровной преступницей = нервы у нее были стальными). Father Brown regarded her for some time with an odd little smile (отец Браун некоторое время изучал ее со странной улыбочкой; to regard – внимательно, изучающее рассматривать; little – маленький, небольшой; незначительный), and then, without taking his eyes off her (а затем, не отводя от нее взгляда; to take off – убирать, отводить), addressed himself to somebody else (обратился к кому-то другому).
Miss Joan Stacey, dark, with a drawn face and hair prematurely touched with grey, walked straight to her own desk and set out her papers with a practical flap. The mere action rallied everyone else to sanity. If Miss Joan Stacey was a criminal, she was a cool one. Father Brown regarded her for some time with an odd little smile, and then, without taking his eyes off her, addressed himself to somebody else.
“Prophet,” he said, presumably addressing Kalon (пророк, – сказал он, судя по всему обращаясь к Калону; presumably – предположительно, вероятно; to presume – предполагать, допускать), “I wish you would tell me a lot about your religion (я бы хотел, чтобы вы рассказали мне побольше о вашей религии).”
“I shall be proud to do it (буду горд сделать это),” said Kalon, inclining his still crowned head (сказал Калон, склоняя свою все еще увенчанную голову; to incline), “but I am not sure that I understand (но я не уверен, что /правильно вас/ понимаю).”
“Why, it’s like this (что ж, вот в чем дело; like this – таким образом),” said Father Brown, in his frankly doubtful way (сказал отец Браун в своей простодушной и нерешительной манере; frankly – прямо, откровенно; way – путь; манера /поведения/): “We are taught that if a man has really bad first principles (нас учили, что если у человека действительно скверные основные /жизненные/ принципы; to teach; first principles – основные принципы), that must be partly his fault (частично это, должно быть, его вина; default – недостаток, дефект; вина, проступок).
“Prophet,” he said, presumably addressing Kalon, “I wish you would tell me a lot about your religion.”
“I shall be proud to do it,” said Kalon, inclining his still crowned head, “but I am not sure that I understand.”
“Why, it’s like this,” said Father Brown, in his frankly doubtful way: “We are taught that if a man has really bad first principles, that must be partly his fault.
But, for all that, we can make some difference between a man (но тем не менее, мы можем провести различие между человеком; for all that – несмотря на все это, при всем этом; to make difference – проводить различие) who insults his quite clear conscience (который губит свою сравнительно чистую совесть; to insult – оскорблять; наносить ущерб; quite – почти, до некоторой степени; conscience – сознание; совесть) and a man with a conscience more or less clouded with sophistries (и человеком с совестью, в большей или меньшей /степени/ затуманенной софистикой; to cloud – покрывать/ся/ облаками, тучами; затемнять, затуманивать). Now, do you really think that murder is wrong at all (итак, вы действительно думаете, что в убийстве нет ничего дурного; wrong – неправильный, неверный; at all – нисколько, совсем не)?”
“Is this an accusation?” asked Kalon very quietly (это обвинение? – спросил Калон очень спокойно).
“No,” answered Brown, equally gently (нет, – ответствовал Браун так же негромко; equally – равно, в равной степени; gently – мягко, нежно; тихо), “it is the speech for the defence (это речь в вашу защиту; speech for the defence – защитительная речь /юр./).”
But, for all that, we can make some difference between a man who insults his quite clear conscience and a man with a conscience more or less clouded with sophistries. Now, do you really think that murder is wrong at all?”
“Is this an accusation?” asked Kalon very quietly.
“No,” answered Brown, equally gently, “it is the speech for the defence.”
In the long and startled stillness of the room the prophet of Apollo slowly rose (в /наступившей/ долгой и пугающей тишине комнаты пророк Аполлона медленно поднялся; stillness; to rise); and really it was like the rising of the sun (это и вправду было похоже на восход солнца). He filled that room with his light and life in such a manner (он заполнил комнату своим светом и естеством так: «таким способом»; life – жизнь; натура) that a man felt he could as easily have filled Salisbury Plain (что создавалось впечатление: «что любой человек чувствовал», будто он так же легко мог бы заполнить Солсбери-Плейн; to feel).
In the long and startled stillness of the room the prophet of Apollo slowly rose; and really it was like the rising of the sun. He filled that room with his light and life in such a manner that a man felt he could as easily have filled Salisbury Plain.
His robed form seemed to hang the whole room with classic draperies (его фигура, облаченная в /просторные/ одежды, казалось, завесила всю комнату классическими портьерами; to robe – одеваться, облачаться; robe – любая широкая, ниспадающая одежда; form – форма, внешний вид; drapery – мануфактура, ткани; драпировка, портьера); his epic gesture seemed to extend it into grander perspectives (его эпический жест, казалось, увеличивал ее в перспективе; to extend – простираться, тянуться; расширять, продлевать; grand – большой, грандиозный), till the little black figure of the modern cleric (а маленькая черная фигурка современной духовной особы) seemed to be a fault and an intrusion (казалась каким-то дефектом или инородным элементом; to intrude – вторгаться, проникать /куда-л./), a round, black blot upon some splendour of Hellas (круглым черным пятном на величественной славе Эллады; splendor – блеск, сверкание; величие, слава).
“We meet at last, Caiaphas,” said the prophet (наконец мы встретились, Кайафа, – сказал пророк). “Your church and mine are the only realities on this earth (ваша церковь и моя – вот две единственные реальности на земле).
His robed form seemed to hang the whole room with classic draperies; his epic gesture seemed to extend it into grander perspectives, till the little black figure of the modern cleric seemed to be a fault and an intrusion, a round, black blot upon some splendour of Hellas.
“We meet at last, Caiaphas,” said the prophet. “Your church and mine are the only realities on this earth.
I adore the sun, and you the darkening of the sun (я поклоняюсь солнцу, а вы – тьме: «потемнению солнца»); you are the priest of the dying and I of the living God (вы – жрец умирающего, а я – живого бога). Your present work of suspicion and slander is worthy of your coat and creed (подозрения и клевета – ваше нынешнее занятие – достойны вашей рясы и вашей веры). All your church is but a black police (вся ваша церковь – это ничто более, как черная полиция); you are only spies and detectives (/все/ вы – лишь шпионы и сыщики) seeking to tear from men confessions of guilt (которые стараются вырвать у людей признание своей вины; to seek – искать; добиваться /чего-л./, пытаться), whether by treachery or torture (либо /своим/ вероломством, либо пытками). You would convict men of crime (вы обвиняете людей в злодеяниях), I would convict them of innocence (я обвиняю их в невиновности). You would convince them of sin (вы убеждаете их в том, что они грешны; sin – грех), I would convince them of virtue (я убеждаю их в том, что они добродетельны; virtue – добродетель).
I adore the sun, and you the darkening of the sun; you are the priest of the dying and I of the living God. Your present work of suspicion and slander is worthy of your coat and creed. All your church is but a black police; you are only spies and detectives seeking to tear from men confessions of guilt, whether by treachery or torture. You would convict men of crime, I would convict them of innocence. You would convince them of sin, I would convince them of virtue.
“Reader of the books of evil (читатель мрачных книг; evil – злой, дурной), one more word before I blow away your baseless nightmares for ever (еще одно слово, прежде чем я навсегда развею ваши безосновательные и кошмарные /обвинения/; to blow away – сдувать). Not even faintly could you understand (вы даже и близко себе не представляете; to understand – понимать; предполагать) how little I care whether you can convict me or no (как мало меня заботит, сможете ли вы меня обвинить или нет). The things you call disgrace and horrible hanging (вещи, которые вы называете унизительной и ужасной казнью; disgrace – позор, бесчестье; унижение; hanging – смертная казнь через повешение) are to me no more (для меня значат не более) than an ogre in a child’s toy-book (чем великан-людоед из детских книжек; toy – забава, игрушка) to a man once grown up (для человека, который уже однажды повзрослел; to grow up). You said you were offering the speech for the defence (вы говорили, что предлагаете речь в мою защиту). I care so little for the cloudland of this life (меня так мало заботит эфемерность нынешнего существования; cloudland – сказочная страна, мир грез) that I will offer you the speech for the prosecution (что я сам предложу вам /факты/ для обвинительной речи).
