And all with pearl and ruby glowing
Was the fair palace door,
Through which came flowing, flowing, flowing
And sparkling evermore,
A troop of Echoes whose sweet duty
Was but to sing,
In voices of surpassing beauty,
The wit and wisdom of their king.
But evil things, in robes of sorrow (но злые создания в одеяниях печали; thing – вещь, существо),
Assailed the monarch’s high estate (напали на высокое = великое царство монарха);
(Ah, let us mourn, for never morrow (ах, восплачем же, ибо никогда утро)
Shall dawn upon him, desolate!) (никогда не взойдет над ним, опустошенным!)
And, round about his home, the glory (и в его доме слава)
That blushed and bloomed (что блистала и цвела; to blush – краснеть /о человеке; о небе или цветах/)
Is but a dim-remembered story (лишь смутно вспоминаемая история)
Of the old time entombed (старого времени, погребенного).
But evil things, in robes of sorrow,
Assailed the monarch’s high estate;
(Ah, let us mourn, for never morrow
Shall dawn upon him, desolate!)
And, round about his home, the glory
That blushed and bloomed
Is but a dim-remembered story
Of the old time entombed.
And travellers now within that valley (и путники теперь в той долине),
Through the red-litten windows, see (через красным освещенные окна видят)
Vast forms that move fantastically (огромные силуэты, которые двигаются фантастично)
To a discordant melody (под нестройную мелодию);
While, like a rapid ghastly river (в то время как, подобно быстрой, ужасной реке),
Through the pale door (через бледные врата),
A hideous throng rush out forever (отвратительная свора устремляется наружу навсегда),
And laugh – but smile no more (и смеются – но больше не улыбаются).
And travellers now within that valley,
Through the red-litten windows, see
Vast forms that move fantastically
To a discordant melody;
While, like a rapid ghastly river,
Through the pale door,
A hideous throng rush out forever,
And laugh – but smile no more.
I well remember that suggestions arising from this ballad (я хорошо помню, что ассоциации, возникшие из этой баллады; suggestion – предложение; предположение; ассоциация) led us into a train of thought (привели нас к ходу мысли; to lead – вести) wherein there became manifest an opinion of Usher’s (в котором проявилось: «стало проявленным» мнение Ашера) which I mention not so much on account of its novelty (которое я упоминаю не столько по причине его новизны), (for other men have thought thus,) (ибо /и/ другие люди думали так) as on account of the pertinacity with which he maintained it (сколько по причине упорства, с которым он придерживался его: «поддерживал»).
I well remember that suggestions arising from this ballad led us into a train of thought wherein there became manifest an opinion of Usher’s which I mention not so much on account of its novelty, (for other men have thought thus,) as on account of the pertinacity with which he maintained it.
This opinion, in its general form, was that of the sentience of all vegetable things (это мнение, в своем общем виде, было мнением о сознании всех растительных существ = растений). But, in his disordered fancy, the idea had assumed a more daring character (но в его беспорядочной фантазии эта идея приобрела более смелый характер), and trespassed, under certain conditions, upon the kingdom of inorganization (и вторгалась, в некоторых условиях, в царство неорганизованного). I lack words to express the full extent, or the earnest abandon of his persuasion (мне не хватает слов, чтобы выразить полный масштаб или серьезную увлеченность его убеждения; to lack – не иметь; иметь недостаточно; abandon – поглощенность). The belief, however, was connected (as I have previously hinted) with the gray stones of the home of his forefathers (эта вера, впрочем, была связана, как я намекал раньше, с серыми камнями дома его праотцов).
This opinion, in its general form, was that of the sentience of all vegetable things. But, in his disordered fancy, the idea had assumed a more daring character, and trespassed, under certain conditions, upon the kingdom of inorganization. I lack words to express the full extent, or the earnest abandon of his persuasion. The belief, however, was connected (as I have previously hinted) with the gray stones of the home of his forefathers.
The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones (условия чувствительности были здесь, /как/ он представлял себе, удовлетворены = признаки этой чувствительности были, как он представлял себе, в способе соединения этих камней) – in the order of their arrangement (в порядке их расположения), as well as in that of the many fungi which overspread them (так же как в /расположении/ многих грибков, которые покрывали их; fungus; to overspread), and of the decayed trees which stood around (и сгнивших деревьев, которые стояли вокруг) – above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement (сверх всего, в долгой, непотревоженной долговечности этого расположения), and in its reduplication in the still waters of the tarn (и в его повторении в тихих водах пруда).
The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones – in the order of their arrangement, as well as in that of the many fungi which overspread them, and of the decayed trees which stood around – above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement, and in its reduplication in the still waters of the tarn.
Its evidence – the evidence of the sentience – was to be seen, he said (ее свидетельство – свидетельство чувствительности – /должно/ было быть усмотрено, сказал он), (and I here started as he spoke,) (и я здесь вздрогнул, пока он говорил) in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls (в постепенном, но верном сгущении их собственной атмосферы вокруг вод и стен; own – собственный; …of one’s own – собственный). The result was discoverable, he added, in that silent, yet importunate and terrible influence (результат был различим, добавил он, в том тихом, но неотступном и ужасном влиянии) which for centuries had moulded the destinies of his family (которое веками формировало судьбы его семьи), and which made him what I now saw him (и которое сделало его таким, каким я его теперь видел) – what he was (чем он был). Such opinions need no comment, and I will make none (подобные мнения не нуждаются ни в каких комментариях, и я никаких и не сделаю; none – никакой; ни один).
Its evidence – the evidence of the sentience – was to be seen, he said, (and I here started as he spoke,) in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls. The result was discoverable, he added, in that silent, yet importunate and terrible influence which for centuries had moulded the destinies of his family, and which made him what I now saw him – what he was. Such opinions need no comment, and I will make none.
Our books – the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid (наши книги, книги, которые годами составляли немалую порцию умственного существования больного) – were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm (были, как может быть предположено = как можно предположить, в полном соответствии с этим характером фантазии; strict – строгий). We pored together over such works as the Ververt et Chartreuse of Gresset (мы штудировали вместе такие труды, как «Вер-вер» и «Монастырь» Грессе); the Belphegor of Machiavelli («Бельфегор» Макиавелли); the Heaven and Hell of Swedenborg («Рай и Ад» Сведенборга); the Subterranean Voyage of Nicholas Klimm by Holberg («Подземные странствия Николаса Климма» Хольберга); the Chiromancy of Robert Flud, of Jean D’Indagine, and of De la Chambre («Хиромантии» Роберта Флада, Жана Д’Эндажина и Де Ла Шамбра); the Journey into the Blue Distance of Tieck («Путешествие в голубую даль» Тика); and the City of the Sun of Campanella (и «Город Солнца» Кампанеллы).
Our books – the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid – were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm. We pored together over such works as the Ververt et Chartreuse of Gresset; the Belphegor of Machiavelli; the Heaven and Hell of Swedenborg; the Subterranean Voyage of Nicholas Klimm by Holberg; the Chiromancy of Robert Flud, of Jean D’Indagine, and of De la Chambre; the Journey into the Blue Distance of Tieck; and the City of the Sun of Campanella.
One favourite volume was a small octavo edition of the Directorium Inquisitorum, by the Dominican Eymeric de Gironne (одним /из наших/ любимых томов было маленькое издание in octavo /книги/ «Директориум инквизиторум» монаха-доминиканца Эймерика Жиронского); and there were passages in Pomponius Mela, about the old African Satyrs and AEgipans, over which Usher would sit dreaming for hours (и были пассажи у Помпония Мелы, про старых африканских сатиров и эгипанов, над которыми Ашер сидел, мечтая, часами). His chief delight, however, was found (его главная радость, однако, находилась = он находил главную радость; to find – найти) in the perusal of an exceedingly rare and curious book in quarto Gothic (в изучении чрезвычайно редкой и любопытной книги в формате ин-кварто) – the manual of a forgotten church (устав позабытой церкви) – the Vigilae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae (Бдения по усопшим согласно хору магунтинской церкви).
One favourite volume was a small octavo edition of the Directorium Inquisitorum, by the Dominican Eymeric de Gironne; and there were passages in Pomponius Mela, about the old African Satyrs and AEgipans, over which Usher would sit dreaming for hours. His chief delight, however, was found in the perusal of an exceedingly rare and curious book in quarto Gothic – the manual of a forgotten church – the Vigilae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae.
I could not help thinking of the wild ritual of this work (я не мог не думать о безумном ритуале этих трудов; to help – помогать; cannot help doing something – не мочь не делать чего-либо), and of its probable influence upon the hypochondriac (и о его возможном влиянии на ипохондрика), when, one evening, having informed me abruptly that the lady Madeline was no more (когда одним = однажды вечером, сообщив мне коротко, что леди Маделин больше не: «что она не была больше»), he stated his intention of preserving her corpse for a fortnight, (previously to its final interment,) in one of the numerous vaults within the main walls of the building (он заявил о своем намерении хранить ее труп в течение двух недель, перед его окончательным погребением, в одной из многочисленных подземелий в главных стенах здания; fortnight – две недели). The worldly reason, however, assigned for this singular proceeding (практическая причина, однако, приведенная для этой необычной процедуры), was one which I did not feel at liberty to dispute (была такая, которую я не чувствовал себя вольным оспаривать; liberty – свобода; at liberty – свободный).
