города», Константинополя, немного людей, знающих грамоту. Кресты среди подписей на деловых документах — не редкость (и среди них кресты монахов). Неграмотных монахов упоминают монастырские уставы. Но более того — и на высоком административном посту можно было встретить необразованного человека: таков, например, Подарон, один из высших морских командиров конца IX в. Так как он был неграмотным, император Лев VI распорядился, чтобы специальный судья помогал Подарону разбирать тяжбы между моряками. Об императоре Михаиле II (820–829) говорили, что другой успеет прочитать целую книгу, прежде чем он разберет буквы собственного имени. В VIII в. даже к епископу предъявлялись минимальные требования: согласно 2-му правилу VII Вселенского собора 787 г., епископ должен был непременно знать псалтирь; что же касается остальных книг Писания, то удовлетворялись общим с ними знакомством. В XI в. Михаил Пселл издевался над каким-то священником, который именовал себя грамматиком и нотарием, — это название подходило ему так же, как черным эфиопам эпитет «серебристые». Да, в юности этот человек ходил в школу, но не для того, чтобы учиться, а только для того, чтобы причинять неприятности тем, кто его обучал.
Самое отношение к знанию было двойственным. С одной стороны, сохранялось раннехристианское, аскетическое, враждебное отношение к мудрости мира сего, к мудрости ложной, языческой, бесполезной для «спасения» человека. Излишние знания, казалось, ведут к суемудрию, гордости, к ереси, наконец. Монашеский идеал простеца, юродивого, вызывающего насмешки окружающих, но вместе с тем провидца, которому бог позволил коснуться высших тайн и истин, был распространен в византийской литературе, и герои агиографических памятников прославляются подчас за то, что они не дотронулись и кончиком пальца до светской, или, как говорили в Византии, «внешней», «за дверьми расположенной», образованности.
А с другой стороны, знания были ценностью. «Апедевсия» (необразованность) служила предметом насмешек. Над людьми, не умевшими правильно выразить свою мысль, постоянно потешались, а византийские литераторы, особенно с XI столетия, гордились своими знаниями, своей образованностью.
Обучение начиналось в начальной школе. Любопытный памятник, датируемый 300–310 гг., — Греко-латинский разговорник, так называемый Hermeneumata Pseudodositheana — позволяет представить школьный день мальчика в эпоху поздней Римской империи. Он встает рано, умывается, приветствует отца и мать и отправляется на занятия. Он уходит без завтрака — ни греки, ни римляне не ели с утра. Его провожает в школу «педагог» — этим словом, буквально означающим «ведущий ребенка», греки называли раба-дядьку. Педагог несет письменные принадлежности — таблички, стиль и линейку. Занятия продолжаются до обеда; мальчик возвращается домой, съедает хлеб, маслины, сыр, несколько сушеных фиг, орехи и возвращается к учителю. И снова — до вечера.
Римская общественная школа выглядела жалкой: лавка, отделенная от улицы занавесью, где человек тридцать учеников рассаживались на скамеечках вокруг «магистра», восседающего на стуле («кафедре»). Учитель получал ничтожное жалование и принадлежал к одной из самых низких общественных категорий.
Византийская элементарная школа немногим отличалась от позднеримской. Ученики (иные из них босиком) прибегали в школу утром по зову била: вероятно, с ними уже не было раба-дядьки, и свои школьные принадлежности (таблички, стиль) они приносили сами. Сидели они на скамеечках или прямо на земле, подстелив овчину, а таблички держали на коленях.
Методы преподавания также оставались старыми. Византийская школа давала прежде всего навыки чтения: сперва запоминали буквы, затем слоги, наконец — целые слова. Слоги, слова и тексты читали хором и заучивали наизусть. Трудность заключалась, помимо прочего, в том, что к византийскому времени произношение греческих слов не всегда соответствовало начертанию: звук «и», например, обозначался на письме различными буквами (йота, эта) и несколькими сочетаниями гласных (омикрон + йота, эпсилон + йота). При переходе к чтению текстов появлялись новые трудности, ибо разговорный язык византийцев отличался от языка литературы, ориентировавшейся на классические образцы. Дети, следовательно, сразу же оказывались перед проблемой двуязычия.
Учитель начальной школы (грамматист) обучал, кроме того, письму: он писал буквы на табличке, школьник копировал их, стирая время от времени свои неудачные опыты. В программу начальной школы входил и счет: считали по пальцам или с помощью камешков, иногда прибегая к абаку — счетной доске, где были проделаны отверстия, над каждым из которых стояла цифра: при счете в отверстие абака вкладывали пальцы. В Византии до XV в. не знали позиционной системы: цифры обозначались буквами алфавита, и их значение не менялось от «позиции», от места в написанном числе. Так, единица писалась как альфа, десятка — как йота, сотня — как ро, и чтобы изобразить 111, надо было поставить три разных знака: PIA. Такая графика цифр осложняла действия с ними.
Коренное отличие византийской элементарной школы от школы в Западной Европе состояло в том, что в Византии церковь не обладала монополией на образование. Начальная школа была, как правило, частной, училища при церквах и монастырях создавались очень редко, и при этом монастырские училища ограничивались внутренними потребностями — подготовкой будущих монахов.
Одна из таких монастырских школ описана в уставе Банковского монастыря, составленном в 1083 г. В этой школе обучалось всего-навсего шестеро детей под руководством «старца» из числа священников. Ученики получали от монастыря пропитание и одежду. При этом устав подчеркивает, что обучавшиеся в школе должны были становиться священниками. В другом монастырском уставе (он был составлен в 1210 г. для кипрского богородичного монастыря Махера) было прямо зафиксировано запрещение принимать юных мирян для обучения «священной грамоте»: монастырское обучение предназначалось в Византийской империи исключительно для будущих духовных лиц.
Относительная прочность античных традиций обусловила то, что христианское влияние далеко не сразу сказалось на образовательной системе. Фрагменты ученических тетрадей из Египта (а они известны вплоть до VII в.) показывают, что торжество христианской религии первоначально не отразилось ни на характере, ни на предмете преподавания. Школьники продолжали переписывать мифологические имена, несмотря на то, что верить в древнегреческих богов стало уже недозволенным.
Позднее, однако ж, в основу школьного обучения была положена псалтирь, или книга псалмов Давида. О святых IX–X вв. их биографы рассказывают, что они, усвоив буквы, начинали читать и учить наизусть псалмы. Что касается других книг, то их читали в школе грамматиста лишь в редких случаях.
Физическая подготовка, занимавшая столь важное место в древнегреческой школе, не входила в программу византийского образования — зато школьники получали знакомство с церковным пением.
Мальчики и девочки поступали в школу грамматиста обычно в шесть-семь лет, хотя строгих возрастных критериев не существовало. Элементарное образование, или, как его называли в Византии, «пропедиа» (предварительное воспитание), продолжалось два-три года, и этим, по-видимому, для большинства завершалась школьная наука.
Состав учащихся средних школ был, если так можно выразиться, классово ограничен. С одной стороны, высшая аристократия, как правило, не отдавала своих детей
