Для других гвардейцев, арестованных в окрестностях в количестве 4 000 человек, организовали временный трибунал в самой Ла Ракетт. Первый допрос поручили провести комиссару полиции и полицейским агентам. Тех, кого приговорили к расстрелу, отправили внутрь тюрьмы. Их застрелили в затылок, когда они шли в указанном направлении. Их трупы свалили в ближайшие груды. Все это были монстры с бандитскими лицами, попадались, к сожалению, исключения.
Во время суда над членами Совета Коммуны до третьего заседания трибунала в Версале прибыл для дачи показаний против Журде некий Габриэль Оссуде. По его словам, он был причастен к аресту коммунара в качестве мэра седьмого округа, а когда полковник Мерлин, как председатель суда, видимо, изумился, что такие функции были возложены на гражданское лицо, господин Оссуде пустился в подробные разъяснения, которые я помню в деталях.
Он заявил, что к концу существования Коммуны в виду раннего вступления войск в Париж версальские власти учредили чрезвычайные суды. Заранее были намечены места заседаний чрезвычайных трибуналов, так же как пределы их юрисдикций. Он (Габриэль Оссуде) принял назначение от самого Тьера, хотя не имел никакого воинского звания. Но он был капитаном семнадцатого батальона Национальной гвардии. (Письмо Улисса, «Раппель» от 19‑го марта 1877 г.)
Близ Военной школы в тот момент происходила впечатляющая сцена. Туда вели постоянным потоком пленных, и судебные приговоры им были предопределены. Они предполагали только расстрел. («Век» от 28‑го мая.)
Трибуналы функционировали в нескольких местах Парижа с небывалой активностью. В казармах Лобау, в Военной школе, постоянно слышались выстрелы. Там сводились счеты с негодяями, которые открыто участвовали в сражении. («Либерте» от 30‑го мая)
С утра (воскресенье 28‑го мая) вокруг театра (Шателе) формировался мощный кордон. Здесь беспрерывно работал военный трибунал. Время от времени выходила группа из пятнадцати–двадцати человек, состоявшая из национальных гвардейцев, штатских лиц, женщин и детей от пятнадцати до шестнадцати лет.
Этих людей приговорили к смерти. Они идут по двое в сопровождении взвода стрелков, которые вели и замыкали шествие. Оно поднимается к Кэ де Грев и входит в расположение Республиканских казарм на площади Лобау. Через минуту оттуда слышатся выстрелы. Это выполняется приговор военного трибунала.
Отделение стрелков возвращается в Шателе за другими пленниками. Звуки выстрелов, видимо, очень волнуют толпу. (Газета «Деба» от 30 мая 1871 года).
Бельгийская буржуазная газета «Эрод», одна из наиболее яростных противниц Коммуны, позволила привести на своих страницах следующее признание.
Большинство встретило смерть как арабы после битвы. Равнодушно, без выражения презрения, ненависти, гнева и оскорблений в адрес палачей.
Все солдаты, принимавшие участие в казнях, когда их расспрашивали, были единодушны в своих оценках.
Один из них рассказывал мне: — Мы расстреляли в Пасси около сорока этих каналий. Они все умирали как воины. Некоторые стояли, выпрямившись, скрестив руки на груди. Другие обнажали грудь и кричали нам: — Стреляйте! Мы не боимся смерти!
Ни один из тех, кого мы расстреливали, не испытывал дрожи. Особенно, запомнился один артиллерист, который один нанес нам больше потерь, чем целый батальон. Он один обслуживал орудие. Три четверти часа он осыпал нас шрапнелью, убил и ранил несколько моих товарищей. Наконец, мы одолели его. Мы окружили баррикаду.
Я еще могу представить его. Это был человек крепкого сложения. В течение трех четвертей часа, которые он провел за стрельбой из орудия, с него градом катился пот. — Теперь пришла ваша очередь, — говорил он нам. — Я заслужил расстрел, но я умру достойно.
Другой солдат из корпуса генерала Клиншана рассказывал, как его рота вела на крепостной вал восемьдесят четыре мятежника, захваченных при оружии.
Они все выстроились так, словно собрались на зарядку.
Ни один не дрогнул. Один из них, красавец, в брюках из добротной ткани, заправленных в сапоги, и поясом зуава вокруг талии, спокойно говорил нам: — Цельтесь мне в грудь, старайтесь не попасть в голову. — Мы сделали залп, который снес, однако, бедняге полчерепа. Функционер из Версаля сообщил мне следующее:
Воскресенье я посвятил экскурсии по Парижу. Проходил мимо театра «Шателе» к дымящимся руинам ратуши, когда меня окружил и понес поток толпы, следовавшей за конвоем пленных. Я обнаружил в них тех самых людей, которых видел в батальонах во время осады Парижа. Почти все они казались мне рабочими.
Их лица не выдавали ни отчаяния, ни упадка духа, ни эмоций. Они шли твердым, решительным шагом и казались настолько равнодушными к своей судьбе, что мне показалось, их освободят. Я ошибался. Этих людей схватили утром в Менилмонтане, они знали, куда их ведут. Прибыв в казармы Лобау, кавалерийские офицеры, возглавлявшие эскорт, образовали полукруг и воспрепятствовали любопытным войти.
Один из наиболее подлых крикунов Версаля, Франциск Сарси, писал в «Голуа» от 13‑го июня:
Люди, весьма здравомыслящие, в суждениях и словах которых я не могу усомниться, рассказывали мне с изумлением, смешанным с ужасом, о сценах, которые они видели собственными глазами. Их рассказы заставили меня призадуматься.
Молодые привлекательные женщины, одетые в шелковые платья, выглядывали на улицу с револьверами в руках, беспорядочно стреляя. Потом они говорили с горделивым видом, на повышенных тонах и с глазами, полными ненависти: — Застрелите нас сразу! — Одну из них, застигнутую в доме, из окон которого они стреляли, собрались было связать для отправки в Версаль и суда.
— Давайте, — сказала она, — избавьте меня от неприятностей поездки! — Став напротив стены с распростертыми руками и обнаженной грудью, она делала вид, что молит о смерти.
Все те, кого расстреливали скопом обозленные солдаты, умирали, выкрикивая оскорбления с презрительным смехом, подобно мученицам, жертвующим собой ради выполнения священного долга.
Во время рассмотрения в дела против Распайя (сына) в 1876 году в связи с его памфлетом за амнистию, в суде зачитали следующее письмо сенатора Эрве де Сэси.
По мотивам, затрагивающим личные интересы разных людей, я не могу пересказывать в этом письме то, что сообщил вам устно в обстоятельствах, о которых вы мне напомнили. Однако хочу откликнуться на ваше любезное приглашение тем, что повторю в письме слова, которые послужили поводом для несправедливого приказа, поставившего под угрозу жизнь господина Сернуши в тот день, когда войска овладели тюрьмами Сент‑Пелажи и Жарден де Плант.
Эти слова произнес дивизионный генерал, отдавший приказ о массовых казнях. Узнав о том, что Сернуши препровожден в тюрьму, у дверей которых я видел его карету, он сказал одному лицу, имя которого я не могу назвать: — Ба! Да это Сернуши, внесший 100 000 франков против плебисцита. Возвращайтесь в тюрьму, и пусть его расстреляют в течение пяти минут.
Пять минут было бы достаточно, чтобы курьер с приказом вошел в тюрьму со стороны Седр дю Жюссе, откуда генерал наблюдал течение боя.
Сначала я не понял смысл этой фразы, но через несколько мгновений осознал, что они выражали политическую месть, от которой Сернуши должен был погибнуть в ближайшее время за то, что внес 100 000 франков на пропаганду оппозиции во время последнего плебисцита Империи.
В крайнем возмущении тем, что слышал, мне удалось по счастливой случайности предать огласке инцидент, чему обреченная жертва обязана своим спасением.
Таковы подробности, которые я могу вам сообщить.
Подпись: Эрве де Сэси.
Выдержка из «Эхо де ла Дордонь» от 19‑го июня 1871 года.
Некоторые газеты Парижа подхватили версию о том, будто Тони Муалена приговорили к смерти и расстреляли за то, что обнаружили с оружием в руках 27‑го мая. Это сообщение не вполне корректно.
Единственное, что вменили в вину Тони Муалену, это захват мэрии своего округа 18‑го марта, что, отчасти, послужило сигналом к мятежу. Ему предъявили подобие приказа об увольнении, который он передал в тот день господину Эриссону, смещенному мэру. Никакие свидетели не заслушивались.
Муален признал этот факт. Затем он добавил, что выполнял функции мэра едва ли два дня, что по истечении этого короткого времени, почти вопреки обыкновению коммунаров, он добровольно прекратил посещения мэрии, где его немедленно заменили.
Трибунал попросил Муалена рассказать, что он делал со времени вступления в Париж версальских войск. Он сообщил, что прятался у своего друга с утра в понедельник до вечера в субботу, поскольку был известен долгое время, особенно, благодаря суду в Блуа и своим статьям, как один из лидеров Социалистической партии, и не желал пострадать за захват мэрии восьмого округа 18‑го марта из опасений скорой расправы в обстановке ожесточения первых дней. Далее он сказал, что в субботу вечером 27‑го мая друг попросил своего гостя покинуть убежище, и он, обескураженный, не желая больше защищать свою свободу и саму жизнь, оставил негостеприимное жилище и вернулся домой. Там его немедленно арестовали по доносу привратника и соседей, а затем доставили на суд военного трибунала во дворце Люксембург.
