Пока в него целилась половина ружей расстрельного взвода. Другие солдаты держали ружья в руках. В это время, предвидя близкий конец, Мильер трижды воскликнул: — Да здравствует Республика!
Офицер, подойдя к пикету, приказал поднять ружья, которые солдаты поспешно опустили. Затем он показал саблей, как будет отдан приказ стрелять.
— Да здравствует народ! Да здравствует человечество! — воскликнул Мильер.
Часовой, чьи локти касались моей руки, прореагировал на эти слова фразой: — Мы еще беспокоимся о гребанном человечестве! — Я едва расслышал эту фразу, когда Мильер пал, словно пораженный ударом грома.
Военный, который, как полагаю, был из числа унтер–офицеров, поднялся по ступенькам, опустил ствол ружья и выстрелил в упор в левый висок Мильера. Выстрел заставил голову Мильера подпрыгнуть и отпрянуть назад. Капли дождя били его лицо в течение три четверти часа, на нем запечатлелись следы пороха.
Он лежал на боку со сцепленными руками, в результате падения его одежда растрепалась в беспорядке. Почерневшая голова, будто взорвавшаяся, глядела на фронтон памятника. Труп выглядел ужасно…
Мадам Мильер инициировала судебное расследование против капитана Гарсена, убийцы мужа. Оно было прервано следующим письмом:
Версаль
30‑го июня 1873 года
Капитан генштаба Гарсен, служащий при 2‑м корпусе, выполнял во время второй осады Парижа лишь приказы вышестоящих инстанций. Поэтому он не несет ответственности за действия, обусловленные этими приказами. Ответственность несут исключительно те, кто отдавали эти приказы.
Военный министр
Де Жиссе
К перечню невинных жертв гражданских конфликтов мы вынуждены, к сожалению, прибавить имя врача, двадцатисемилетнего молодого человека.
Доктор Фано с самого начала войны работал Международных полевых госпиталях. В течение всей осады он не прекращал оказывать раненым помощь с неослабевающим рвением.
После революции 18‑го марта он остался в Париже и возобновил работу в полевых госпиталях.
25‑го мая он выполнял свои функции в Большой семинарии Св. Сульпиция, где федералы организовали полевой госпиталь.
Когда версальцы овладели перекрестком Круа—Руж, они продвинулись до площади, где расположена семинария.
Рота солдат вломилась в дверь семинарии, над которой развевался флаг Женевы.
Командовавший ротой офицер потребовал разговора с главой госпиталя. Доктор Фано представился ему.
— Здесь есть федералы? — спросил офицер.
У меня только раненые, — ответил Фано, — они федералы, но находятся в госпитале уже несколько дней.
В момент разговора из одного окна первого этажа прозвучал выстрел, ранивший солдата.
Выстрел произвел один из раненых федералов, который пробрался от кровати к окну. (Этот более чем фантасмагорический инцидент, призванный обелить армию, придумала газета «Век». — Лиссагарэ.)
Взбешенный офицер немедленно накинулся на Фано, крича: — Вы лжете, вы устроили нам засаду. Вы — сторонник этих негодяев, будете расстреляны.
Фано понял, что оправдываться бесполезно, он не сопротивлялся, когда его потащили на расстрел.
Через несколько минут несчастный молодой человек пал, сраженный десятью пулями.
Фано нам известен, и мы можем подтвердить, что он был далек от симпатий к Коммуне, сожалел о фатальных ошибках коммунаров и с нетерпением ожидал восстановления порядка. («Век».)
В «Националь» от 29‑го мая опубликовано следующее письмо:
Париж, 28‑го мая
Месье, в прошлую пятницу в то время, когда подбирали трупы на бульваре Сен‑Мишель, некоторые лица от девятнадцати до двадцати пяти лет, одетые весьма прилично, развлекались с женщинами легкого поведения в кафе рядом с бульваром, предаваясь бурному веселью. — Примите господин редактор мои заверения в искреннем уважении и т. д.
Бульвар Д’Денфер
Подпись: Дюамель.
Подобные факты происходили каждый день.
Версальская газета «Париж», закрывавшаяся Коммуной, писала:
«Манеры, в которых население Парижа проявляло вчера свое удовлетворение, были более чем фривольными. Мы опасаемся, что с течением времени положение усугубится. Париж пребывает в праздничном настроении, которое, к сожалению, неуместно. С таким настроением следует покончить, если мы не хотим, чтобы нас назвали упадочными парижанами».
Затем следовала цитата из Тацита:
«Однако в утро этой ужасной битвы, даже до ее полного окончания, выродившийся и продажный Рим стал снова погружаться в этот сладострастный омут, который разрушал его тело и осквернял душу. — Здесь война и кровь, там бани и развлечения».
По признанию версальских газет, на кладбище Пер‑Лашез было погребено 1 600 пленных.
Газета «Национальное мнение» от 10‑го июня писала:
Мы не можем покинуть Пер‑Лашез, не бросив сострадательный христианский взгляд на те глубокие траншеи, где лежат вперемежку мятежники, плененные силой оружия, или те, которые не пожелали сдаться.
Они искупили свое преступное безрассудство став жертвами упрощенного правосудия. Пусть Господь сжалится над ними!
Давайте проясним, между тем, преувеличенные слухи, которые распространялись по поводу казней в Пер‑Лашез и окрестностях.
Опираясь на надежный источник, мы берем на себя смелость официально заявить, что на кладбище захоронено в целом 1 600 человек, расстрелянных или убитых в бою.
Но вот что рассказал мне о казнях в Ла Рокетт очевидец, едва избежавший гибели:
«Я вернулся домой субботу вечером. Воскресным утром я попал в облаву, пересекая бульвар Принца Евгения. Нас привели в Ла Рокетт. У входа стоял командир батальона. Он окидывал нас взглядом, затем говорил, подкрепляя слова кивком головы: — Направо — или — Налево. — Меня отправили налево. — С вами все решено, — сказали нам солдаты, — вы, канальи, будете расстреляны! — Нам приказали выбросить спички, если у кого–нибудь они были, а потом идти дальше.
Я шел последним в шеренге рядом с сержантом, который нас сопровождал. Он взглянул на меня и спросил: — Вы кто? — Профессор. Меня взяли утром, когда я вышел из дома. — Мое произношение и элегантный костюм, несомненно, произвели на него впечатление, поскольку он спросил: — У вас есть какие–нибудь документы? — Да. — Пойдемте! — Он подвел меня к командиру батальона. — Шеф, — сказал он, — произошла ошибка. У этого молодого человека имеются документы. — Хорошо, — ответил офицер, не глядя на меня, — направо.
Сержант увел меня. Пока мы шли, он объяснил, что пленники, отряженные налево, расстреливались. Мы уже подошли к двери направо, когда сзади подбежал солдат и крикнул: — Сержант, комендант сказал, чтобы вы вернули этого человека налево.
Изнеможение, удрученность роковой переменой судьбы, слабость из–за столь мучительных переживаний лишили меня сил для борьбы за сохранение жизни. — Ладно, расстреливайте, — сказал я сержанту, — для вас это будет лишь очередное преступление! Только верните документы моей семье. — Я повернул налево.
Я уже подходил к длинной шеренге людей, выстроившихся вдоль стены. Другие лежали на земле. Напротив них три священника читали из своих требников заупокойные молитвы. Еще несколько шагов, и я был бы расстрелян, но вдруг меня схватили за руку. Это был мой сержант. Он насильно потащил меня к офицеру. — Комендант, — сказал он, — этого человека нельзя расстреливать. У него есть документы! — Дайте взглянуть, — сказал офицер. Я передал ему свой бумажник, в котором хранилось мое удостоверение сотрудника министерства торговли во время первой осады. — Направо, — распорядился комендант.
Вскоре на правой стороне оказалось более 3 000 пленников. Все воскресенье и, отчасти, ночью рядом с нами звучали выстрелы. В понедельник утром пришел взвод солдат. — Пятьдесят человек, — вызвал сержант. Мы подумали, что нас поведут на расстрел отдельными партиями, поэтому никто не шелохнулся. Солдаты отобрали пятьдесят человек, попавшимся им на глаза. Я попал в их число. Нас повели на печально известную левую сторону.
Некоторое время, показавшееся нам бесконечным, мы видели груды трупов. — Подберите этот хлам, — сказали нам сержанты, — и погрузите его на телеги. — Мы собирали окровавленные и грязные трупы. Солдаты зловеще шутили: — Гляди, какие они скорчили гримасы, — говорили они, — давили каблуками некоторые лица. Мне показалось, что попадались еще живые жертвы расстрелов. Мы обращали на это внимание солдат, но они отвечали: — Валяйте, валяйте, работайте! — Некоторые люди, несомненно, умерли уже под землей. Мы погрузили на телеги 1 907 трупов».
Газета «Либерте» от 4‑го июня писала:
Начальник тюрьмы Ла Рокетт во время Коммуны и его прислужники были расстреляны на месте своих преступлений.
