Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Выставка величия была первым принципом новой систе­мы, введенной Диоклетианом. Ее вторым принципом было разделение власти. Он разделил на части империю и провин­ции и каждую отрасль как гражданской, так и военной администрации. Он умножил число колес правительственной ма­шины и тем сделал ее движения менее быстрыми, но более надежными. Каковы бы ни были выгоды или невыгоды, про­истекавшие из этих нововведений, они должны быть в очень значительной мере приписаны их первому изобретателю; но так как новая система государственного устройства была мало-помалу улучшена и доведена до совершенства при следу­ющих императорах, то мы считаем более уместным отло­жить ее рассмотрение до той поры, когда она достигла пол­ной зрелости и совершенства. Поэтому, откладывая до царствования Константина более точное описание заново организованной империи, мы теперь ограничимся описанием главных и характерных особенностей плана, начертанного рукой Диоклетиана.

Он разделил пользование верховной властью с тремя со­правителями; а так как он был убежден, что дарований одно­го человека недостаточно для охранения общественной без­опасности, то он считал совокупное управление четырех мо­нархов не временной мерой, а основным законом конститу­ции. Он предполагал, что два старших монарха будут отли­чаться употреблением диадемы и титулами Августа; что, руководствуясь в своем выборе или личным расположением, или уважением, они будут всегда назначать в качестве своих помощников двух подчиненных им соправителей и что Цеза­ри, возвышаясь в свою очередь до высшего ранга, образуют непрерывный ряд императоров. Империю он разделил на че­тыре части. Восток и Италия считались самыми почетными уделами, а управление придунайскими и прирейнскими про­винциями считалось самой тяжелой задачей. Первые имели право на личное присутствие Августов, а последняя вверя­лись Цезарям. Вся сила легионов находилась в руках четы­рех соправителей, и трудность победы над четырьмя могущественными соперниками была способна заглушить честолю­бивые надежды всякого предприимчивого полководца.

В сфере гражданского управления предполагалось, что им­ператоры пользуются неразделенной властью монарха, а их эдикты, подписанные их четырьмя именами, принимались во всех провинциях как обнародованные с их общего согла­сия и в силу их общего авторитета. Однако, несмотря на все эти предосторожности, политическое единство римского ми­ра мало-помалу расшатывалось, и в него проник тот прин­цип разделения власти, который по прошествии немногих лет сделался причиной окончательного отделения Восточной империи от Западной.

Система Диоклетиана породила другую очень важную не­выгоду, которую даже теперь мы не можем оставить без вни­мания, а именно увеличение расходов на управление и, вследствие того, увеличение налогов и угнетения народа. Вместо скромной домашней обстановки, в которой не было другой прислуги, кроме рабов и вольноотпущенных, но кото­рой довольствовалось безыскусственное величие Августа и Траяна, были организованы в различных частях империи три или четыре великолепных двора, и столько же римских царей соперничали и друг с другом, и с персидским монар­хом из-за тщеславного превосходства в блеске и пышности. Число министров, должностных лиц, офицеров и низших служителей, наполнявших различные департаменты госу­дарственного управления, никогда еще не было так велико, а (если нам будет дозволено выразиться живописным языком одного современного писателя) "когда число тех, кто получа­ет, стало превышать число тех, кто платит, провинции стали изнемогать под бременем налогов". С этого периода и вплоть до окончательного разрушения империи не трудно проследить непрерывный ряд громких протестов и жалоб. Каждый писатель, сообразно со своими убеждениями и с сво­им положением, избирал предметом своих сатирических на­падок или Диоклетиана, или Константина, или Валента, или Феодосия; но все они единогласно отзывались о бремени го­сударственных налогов, и в особенности о податях поземельной и подушной, как о невыносимом и постоянно возрастав­шем бедствии, составлявшем отличительную особенность их времени. Когда беспристрастный историк, обязанный извле­кать истину как из сатир, так и из панегириков, прислушивается к этим единогласным мнениям, он готов признать одинаково достойными порицания всех государей, на кото­рых нападают те писатели, и готов приписать их вымога­тельства не столько их личным порокам, сколько однообраз­ной системе их управления. Настоящим творцом этой систе­мы был Диоклетиан, но в течение его царствования зарож­давшееся зло не выходило за пределы умеренности и благо­разумия, и он заслуживает порицания не столько за угнете­ние своих подданных, сколько за поданный им пагубный пример. К этому следует присовокупить, что он распоря­жался государственными доходами с благоразумной береж­ливостью и что, за покрытием всех текущих расходов, в им­ператорской казне всегда оставались значительные суммы как на щедрые императорские милости, так и на непредви­денные государственные нужды.

На двадцать первом году своего царствования Диоклетиан привел в исполнение свое намерение отречься от престола - поступок, которото можно бы было ожидать скорее от стар­шего или от младшего Антонина, нежели от такого государя, который никогда не руководствовался поучениями филосо­фии ни в том, как он достиг верховной власти, ни в том, как он ею пользовался. Диоклетиану принадлежит та честь, что он дал всему миру первый пример отречения, который не часто находил подражателей между монархами позднейших времен. Впрочем, нашему уму, естественно, представляется по этому поводу сравнение с Карлом Пятым не потому толь­ко, что красноречие одного из новейших писателей сделало это имя столь хорошо знакомым английскому читателю, но и потому, что мы замечаем поразительное сходство между ха­рактерами двух императоров, политические дарования кото­рых были выше их военного гения и отличительные достоин­ства которых были не столько даром природы, сколько пло­дом искусства. Отречение Карла Пятого, как кажется, было вызвано превратностями фортуны: неудача в исполнении его любимых планов побудила его отказаться от власти, кото­рую он находил неудовлетворительной для своего честолю­бия. Напротив того, царствование Диоклетиана ознаменова­лось непрерывным рядом успешных предприятий, и он стал серьезно помышлять об отречении от престола, как кажется, лишь после того, как он восторжествовал над всеми своими врагами и привел в исполнение все свои предначертания. Ни Карл Пятый, ни Диоклетиан еще не достигли глубокой ста­рости, когда отказались от верховной власти, так как перво­му из них было только пятьдесят пять лет, а второму не бо­лее пятидесяти девяти; но их деятельная жизнь, их войны, путешествия, государственные заботы и деловые занятия расстроили их здоровье, и они преждевременно познакоми­лись с недугами старческой дряхлости.

Несмотря на суровость очень холодной и дождливой зимы, Диоклетиан покинул Италию вскоре после церемонии своего триумфа и направился на восток через иллирийские провин­ции. От дурной погоды и от усталости он впал в изнуритель­ную болезнь, и, несмотря на то что он делал лишь небольшие переезды и что его постоянно несли в закрытых носилках, когда он достиг в конце лета Никомедии, его нездоровье сде­лалось весьма серьезным и опасным. В течение всей зимы он не выходил из своего дворца, его опасное положение внуша­ло общее и непритворное участие, но народ мог узнавать о происходивших в его здоровье переменах лишь по тем выра­жениям радости или отчаяния, которые он читал на лицах придворных. В течение некоторого времени упорно держался слух о его смерти, и многие думали, что ее скрывают с целью предотвратить беспорядки, которые могли бы возникнуть в отсутствие цезаря Галерия. Впрочем, в день 1 марта Диокле­тиан показал себя народу, но таким бледным и истощенным, что его с трудом могли бы узнать даже те, кому была хорошо знакома его наружность. Наконец пора было положить ко­нец тяжелой борьбе, которую он выносил более года, разде­ляя свое время между заботами о своем здоровье и исполне­нием своего долга; здоровье требовало ухода и покоя, а чув­ство долга заставляло его руководить среди физических страданий  управлением великой империи. Поэтому он решился провести остаток своих дней в почетном покое, сделать свою славу недосягаемой для превратностей фортуны и предоста­вить мировую сцену действия своим более молодым и более бодрым соправителям.

Церемония отречения совершилась на обширной равнине почти в трех милях от Никомедии. Император взошел на вы­сокий трон и в речи, полной здравого смысла и достоинства, объявил о своем решении и народу и солдатам, собравшимся по этому чрезвычайному случаю. Лишь только он сложил с себя пурпуровую мантию, он удалился от взоров толпы и, проехав через город в закрытом экипаже, немедленно отпра­вился в Далмацию, на свою родину, которую он избрал мес­том своей уединенной жизни. В тот же день, то есть 1 мая, Максимиан, в исполнение предварительного уговора, отка­зался от императорского достоинства в Милане. Еще в Риме, среди пышности своего триумфа, Диоклетиан помышлял об отречении от верховной власти. Он уже в ту пору позаботил­ся о том, чтобы не встретить противодействия со стороны Максимиана: по его настоянию Максимиан дал ему или об­щее обещание подчинять свои действия воле своего благоде­теля, или специальное обещание отказаться от престола, лишь только Диоклетиан этого потребует или подаст ему пример. Хотя это обязательство было подтверждено торжест­венной клятвой перед алтарем Юпитера Капитолийского, оно едва ли могло служить серьезным стеснением для высо­комерного Максимиана, который страстно любил власть и который не искал ни покоя в этой жизни, ни славы в буду­щей. Но он, хотя и неохотно, подчинился влиянию, которое имел на него более благоразумный сотоварищ, и немедленно вслед за отречением Диоклетиана удалился на одну виллу в Лукании, где он, при своей неусидчивости, конечно, не мог найти прочного спокойствия.